Америциевый ключ | страница 79
Удивительно было, как это существо сумело протиснуться в дверной проем – в нем было не меньше трех с половиной метров. И оно было столь тучно и огромно, что даже господин директор театра по сравнению с ним мог бы показаться лишь упитанным карапузом. Не человек, а наполненный колышущимся жиром бурдюк, по чьей-то странной прихоти облаченный в неимоверно грязный и потасканный комбинезон. На бурдюке этом была нахлобучена голова, сама по себе не меньше того чана, где мистер Дэйрман разводил своих пиявок. Поросшая грязно-ржавым рыжим волосом, с отвисающими жирными складками многочисленных подбородков, с маленькими глазками, спрятавшимися в сальной коже, она бессмысленно шевелила челюстью и поглядывала на распростертые тела.
- Приветствую вас, сын Карла! – Варрава расщедрился на самую доброжелательную свою улыбку, - Как долетели? Все в порядке?
Огромный толстяк склонил голову и что-то пробормотал, с его пухлых губ звуки летели вперемешку со слюной. Взгляд его был мутен, как захватанное пальцами оконное стекло, почти потерявшее прозрачность. Мутен, тягуч и тяжел.
Ганзель чувствовал, что теряет сознание. Подобно крохотному шарику на наклонной плоскости, он соскальзывал, не в силах ни за что зацепиться. И взгляд его выхватывал из темнеющей на глазах картины отдельные, не связанные между собой, детали. Исполинское брюхо рыжего толстяка. Гудящие лопасти пропеллера, виднеющиеся из-за его спины и сбрасывающие обороты.
«Лопасти, - сознание отстучало это словно телеграфным ключом – на телеграмме, лишенной получателя, - Пропеллер в спине. Толстяк. Сын Карла. Неужели он летает?»
- Вот ваши, - директор театра любезно указал толстяку, сыну Карла, на лежащие тела, - Честно говоря, вы немного припозднились. Мне пришлось развлекать эту парочку беседами. Неаккуратно с вашей стороны, сын Карла.
Ганзель думал, что толстяк опять исторгнет из себя мешанину звуков и слюны, но тот вдруг неожиданно четко произнес, немного гнусавым и низким голосом:
- Сохраняйте спокойствие. Дело обыденное.
Он подхватил безвольное тело Греттель так, точно оно весило не больше носового платка, и закинул на свое плечо, прямо на измазанный смазкой и жиром комбинезон. Потом повернулся и протянул свои лоснящиеся пальцы к Ганзелю.
Ганзель, хоть и знал, что не почувствует этого прикосновения, понадеялся, что сознание покинет его прежде, чем он окажется уложенным, подобно заплечному мешку.
Ему повезло – впервые за последние три дня. Но удовлетворения от этого он ощутить уже не успел.