* * *
Ганзель чихнул в ладонь. С рассветом выпала роса, и овраг, в котором он сидел, прикрывшись зарослями травы, мгновенно отсырел, превратившись в грязную канаву. На нем был теплый, подбитый мехом плащ, и он помог ему продержаться в овраге всю ночь, но и он не мог вечно защищать своего хозяина от холода.
«Надо было оставаться в шкуре кота, - подумал Ганзель, заботливо смахивая ледяную влагу с приклада мушкета. Укутанный промасленными тряпицами ствол не боялся ржавчины, но все остальное постоянно покрывалось свежей капелью, - А хвостом можно было бы неплохо гонять мух…»
Мухам ни холод ни влага не служили помехой. Они поднялись с рассветом и со свойственным им любопытством принялись изучать Ганзеля и его мушкет. Толстые, неторопливые, они важно ходили по прикладу, выискивая на нем следы пота и жадно их облизывали. Одна муха, самая наглая, норовила атаковать нос Ганзеля и обиженно жужжала всякий раз, когда бывала им отвергнута. У нее было штук двадцать крыльев, вдобавок от жадности она стучала полной пастью вполне человеческих зубов. Ганзель с удовольствием бы раздавил ее, но предпочитал лишний раз не шевелиться, чтобы не выдать своей позиции.
Греттель спала неподалеку, с головой спрятавшись в том же овраге, где посуше, и завернувшись в плащ. Ганзель не собирался ее будить – геноведьме требовался отдых. Освобожденное от фальшивой рыжей шерсти лицо казалось по-детски беззащитным и осунувшимся, опустошенным.
«Не разбудить бы ее выстрелом, - подумал Ганзель, поправляя на геноведьме плащ, - Пожалуй, шикну ей заблаговременно, чтоб не испугалась…»
Но будить ее не потребовалось, потому что глаза Греттель вдруг распахнулись сами собой, мгновенно, точно включились два сложных индикатора. От сна в них не было и следа.
- Который час, братец?
Ему потребовалось повозиться, чтоб достать из кармана хронометр и открыть крышку.
- Десять минут до полудня.
- А когда он закопал пробирки?
- Ровно в полночь.
- А ты…
- Нет. Не вижу. Не шуми.
Овраг Ганзель подобрал с таким расчетом, чтоб открывался хороший вид на поле. На ту его часть, где еще можно было угадать участок рыхлой земли с холмиком. Овраг порос ржавой густой травой, вдобавок он прикрыл его дерном, так что даже обладатель орлиного зрения едва ли разглядел его позицию с пятидесяти метров. Мушкет же был пристрелян на сотню.
Ганзель знал, откуда должен был появиться Бруттино, но на всякий случай постоянно оглядывал окрестности. Мушкет терпеливо ждал на импровизированном бруствере, глядя в небо своими тремя глазами. В этот раз он был снаряжен не картечью, а зажигательными пулями. И Ганзель готов был поклясться, что всадит как минимум две из трех прямо в центр бочкообразной деревянной груди прежде, чем Бруттино сообразит, что происходит.
