Посетители заведения, общим числом не менее двух дюжин, чувствовали себя превосходно. Возле двери в луже собственной мочи лежал мул, чье тело густо, как бородавками, было усеяно десятками маленьких подобий собственной головы, причем некоторые головы были давно мертвы и находились на стадии разложения, а другие бессмысленно водили глазами. Другой мул, невозмутимо восседавший за столом, выглядел так, словно его собирал какой-то не до конца настроенный прибор, наугад прицеплявший к телу конечности и внутренние органы. Тело третьего и вовсе было вывернуто наизнанку, при этом сохранив возможность двигаться.
- Хорошее местечко, чтоб провести вечер, - обронил Ганзель, пока они шли к стойке, перешагивая через распластанные конечности и щупальца, - Но я не вижу ни одного разумного дерева.
Греттель незаметно ткнула его острым локтем в бок.
- За ширмами есть боковые кабинеты. Думаю, он в одном из них.
- Разумно, - согласился Ганзель, - Меньше внимания, да и удобнее.
Хозяин таверны, кряжистый толстяк, чье тело походило на бесформенный кусок плохо прожаренного мяса, взглянул на них без всякого интереса.
- Дофамин, налбуфин, митрагинин? Может, выдержанного раствора серотонина, по медяку за кружку?
- Человека. Его зовут Бруттино.
Хозяин таверны едва заметно вздрогнул. И поспешил отвернуться, сказав негромко:
- В самом углу слева. За той ширмой. Но лучше бы вам, господа, быть уверенными в том, что вас ждут.
- Нас ждут, - кивнул Ганзель, - И ждут с огромным нетерпением.
- Тем лучше для вас.
Ганзелю ужасно не хотелось откидывать в сторону указанную ширму. Из кабинета, который располагался в углу зала, истекала какая-то неестественная для «Трех трилобитов» тишина. Даже зловещая. Там никто не стучал костями по столешнице, не смеялся, не пел хмельным голосом. Впервые на памяти Ганзеля тишина вызывала у него более скверное ощущение, чем любые, самые неприятные, звуки.
Он отвел ширму в сторону, сделав это в меру неловко, как для слепого.
И тут же пожалел, что и в самом деле не слеп.
Кабинет оказался достаточно просторен для большого стола и четырех восседавших за ним молчаливых фигур. На шелест ткани обернулись все четверо, так, словно в полной тишине мгновенно сработали четыре капкана. И одних только их взглядов было достаточно, чтоб Ганзель отчаянно пожалел об оставленном дома мушкете. Хоть и понимал, что мушкет здесь был бы не опаснее зубочистки.
Бруттино, Перо, Синяя Мальва и Антропос.
