Но вот на моем пути все чаще стали попадаться птицы, то ли голуби, то ли вороны, – я не успевал разглядеть. Они испуганно шарахались от меня в разные стороны. Земля стремительно приближалась и становилась все реальнее и… страшнее. Там ждала смерть.
Меня пронзила горькая мысль: «Это ведь я только думаю, что лечу. На самом деле я падаю».
– Что же ты так тянешь к себе, земля?! Не хочу-у-у!..
Падение было обычным: быстрым и каким‑то обыденно скучным. Сердечная дробь, холод в животе, тупая боль в ногах и темнота, как обрыв кинопленки. Я разбился.
Мое тело упало на довольно милую поляну, окруженную стройными елями. Я лежал в высокой траве, раскинув руки, прижавшись лицом к влажной от утренней росы земле. Было тихо. Радостно щебетали птички. Над лужайкой порхали две коричнево-бурые бабочки-шоколадницы. Большой красный муравей забрался на мою щеку и важно вращал усами, вероятно раздумывая, переползать ему через струйку крови, стекавшую из моего уха по щеке, или нет.
Правда, я не видел ни поляны, ни елей, ни травы, ни птиц, ни бабочек, ни муравья. Я вообще ничего не видел, потому что разбился.
На душе у меня было скверно. Я пытался припомнить, на что надеялся, выпрыгивая из вертолета. Ведь меня предупреждали, что парашют может не раскрыться. Он и не раскрылся. А крыльев у меня не было. Перед полетом, как будто бы кто‑то, стоявший в тени, нашептывал моему самолюбию: «Прыгай. Будешь, яко Ангел». Вот я и стал, как ангел, только падший.
Я не знаю, сколько пролежал на той милой поляне в обществе птиц, бабочек и муравьев, которых не видел. Пребывая погруженным в совершенный мрак, не чувствуя своего тела, я думал: «Меня учили, что души нет. Я разбился, и у меня отказали все органы чувств: я ничего не вижу, не слышу, не осязаю, не обоняю, не могу говорить. И все же я знаю, что я – это я. Мое «я», наверное, и есть душа?».
Не могу объяснить как, но я именно почувствовал, а не увидел, что справа ко мне приближается что‑то вроде теплого сияния. Оно приблизилось, как бы склонилось надо мной, и ответило на мой вопрос так же без слов, как я его задал:
– Да, твое «я» и есть душа. Теперь тебе ясно, что она у тебя есть. А если она есть, то значит ее нужно спасать. Так ведь и написано на твоем крестильном нательном крестике, хранящемся в шкафу в маминой комнате. Помнишь?
– Помню, – ответил я. – Там было написано: «Спаси и сохрани».
– Понимаешь, что получается? – участливо продолжало сияние. – Тело само по себе спасти невозможно. Спасешь душу – спасется в будущей жизни и тело. Оно преобразится. Не спасешь душу – обречешь тело на вечные страдания в будущей жизни.
