Въ то время, какъ еле живой Бонпаръ явился въ трактиръ Grands-Mulets, еле живой Тартаренъ добрался до старожки Авезайль… Какъ, какимъ чудомъ, послѣ сколькихъ паденій и скатываній? На это могъ бы отвѣтить только Монъ-Бланъ, такъ какъ П. А. К. провелъ двое сутокъ въ совершенномъ безпамятствѣ и безъ языка. При первой возможности его доставили въ Курмайоръ — Шамуни итальянской стороны. Въ отелѣ, гдѣ онъ остановился, чтобъ окончательно оправиться, только и было говору, что о страшной катастрофѣ, случившейся на Монъ-Бланѣ, точь-въ-точь такой же, что когда-то произошла на Сервенѣ, причемъ погибъ одинъ альпинистъ отъ того, что оборвалась веревка.
Въ полномъ убѣжденіи, что дѣло идетъ о Бонпарѣ, Тартаренъ, терзаемый угрызеніями совѣсти, не посмѣлъ ни явиться къ делегатамъ, ни вернуться на родину. Ему казалось, что на всѣхъ лицахъ, во всѣхъ взглядахъ онъ встрѣтитъ одинъ вопросъ: "Каинъ, что сдѣлалъ ты съ братомъ твоимъ?"… Но недостатокъ въ деньгахъ, въ бѣльѣ, наступленіе сентябрьскихъ холодовъ, разогнавшихъ туристовъ, заставили его пуститься въ путь. Какъ бы тамъ ни было, а, вѣдь, никто же не былъ свидѣтелемъ его преступленія. Ничто не помѣшаетъ ему придумать какую-нибудь подходящую исторію, и, при помощи дорожныхъ развлеченій, онъ началъ совсѣмъ оправляться. Но когда онъ былъ уже близко отъ Тараскона и увидалъ на лазурномъ небѣ нѣжныя очертанія Альпинъ, его опять охватили и стыдъ, и раскаянье, и страхъ суда; тутъ-то, чтобъ избѣжать появленія въ городскомъ желѣзнодорожномъ вокзалѣ, онъ сошелъ на послѣдней станціи.
Ахъ! Сколько разъ, бывало, по этой чудесной тарасконской дорогѣ, на вершокъ покрытой бѣлою, скрипящею подъ ногами пылью, безъ малѣйшей тѣни, кромѣ телеграфвыхъ столбовъ и проволокъ; сколько разъ по этому тріумфальному пути онъ проходилъ во главѣ своихъ альпинистовъ или охотниковъ по фуражкамъ!… И кто бы призналъ теперь доблестнаго, всегда торжествующаго тероя въ этомъ жалкомъ, оборванномъ пѣшеходѣ, боязливо озирающемся кругомъ, какъ бродяга, высматривающій жандармовъ? Знойный воздухъ, вопреки наступившей уже осени, и арбузъ, купленный имъ у бакчевника, показались ему восхитительными въ тѣни телѣги въ то время, какъ крестьянинъ изливалъ свое негодованіе на тарасконскихъ хозяекъ, поголовно убѣжавшихъ въ это утро съ рынка "по случаю заупокойной обѣдни по комъ-то изъ горожанъ, сломавшемъ себѣ шею гдѣ-то въ горной трущобѣ. Ишь вонъ… колокола звонятъ!… Отсюда слышно"…
