— Попробуйте вы, учи-итель! — проблеял Паскалон.
При этих словах один из гардемаринов с юношеской живостью обратился к Тартарену:
— Пожалуйста, господин губернатор!
И протянул ему свой карабин. Надо было видеть Тартарена в ту минуту, когда он взял карабин, взвесил его на ладони и приставил к плечу. А Паскалон с гордым и в то же время робким выражением лица задал ему вопрос:
— Сколько раз надо отсчитать, когда стреляешь в кита?
— На эту дичь мне редко приходилось охотиться, — ответил герой, — но, по-моему, надо считать до десяти.
Тут он прицелился, отсчитал до десяти и, выстрелив, отдал карабин офицеру.
— Кажется, попали! — сказал гардемарин.
— Урраа!.. — закричали матросы.
— Я так и знал, — скромно заметил Тартарен.
Но тут послышался такой отчаянный вой, поднялась такая дикая суматоха, что на место происшествия прибежал сам капитан, которому показалось, будто на его судно напали пираты. На носу корабля топали ногами, размахивали руками, вопили, заглушая шум ветра и волн, тарасконцы:
— Тараск!.. Он стрелял в Тараска!.. В отца-батюшку!..
— А, чтоб!.. Что они городят? — бледнея, спросил Тартарен.
Теперь уже в десяти метрах от корабля безобразный идол Тараск из Тараскона вздымал над изумрудными волнами свою чешуйчатую спину, свою уродливую, как у химеры, голову с раскрашенными киноварью губами, кривившимися в злобной усмешке, и с налитыми кровью глазами.
Сделанный из крепчайшего дерева, сработанный на совесть, он выдерживал натиск волн с того самого дня, когда, как это стало известно впоследствии, порывом ветра его сбросило с палубы корабля, находившегося под водительством Скрапушина. Он носился по воле морских зыбей, он залоснился, оброс водорослями и ракушками, но крушения не потерпел, бушевавшие над ним чудовищные ураганы не причинили ему ни малейшего вреда и ущерба, — первую и единственную рану нанес ему Тартарен из Тараскона…
Он! Ему!
На лбу у бедного «отца-батюшки» зияла свежая рана.
Кто-то из английских офицеров воскликнул:
— Лейтенант Шип! Посмотрите, какое смешное животное!
— Это Тараск, молодой человек, — торжественно изрек Тартарен, — это наш предок, пращур, чтимый всеми добрыми тарасконцами.
Офицер пришел в крайнее изумление, да и было от чего: оказалось, что этот урод — пращур странного народца, черномазого, усатого, подобранного на диком острове, в океане, за пять тысяч миль от родины.
Заговорив о Тараске, Тартарен в знак особого уважения снял шляпу, но «отец-батюшка», уносимый волнами Тихого океана, уплыл уже далеко, и долго еще было ему суждено нетонущим обломком плыть по течению и оживать в рассказах моряков то гигантским спрутом, то морским змеем, к великому ужасу китоловов появляющимся то здесь, то там.
