Найрани сникла. Кто-то проводил ее до домика. Она не запомнила, кто. У нее не было желания знакомиться с кем-либо здесь. Ее оставили одну. Закрывать в доме ее не стали. Иллюзия свободы. Найрани залезла на кровать. Какие могут быть праздники и трапезы? Здесь все чужое ей. Она чужая здесь. Она хочет домой. У нее все прекрасно было и там. Любящий отец, жених, красивый дом, будущее, мечты, подруги… А здесь? Здесь ничего нет для нее. Все, что ей нужно — продержаться здесь год и надеяться, что Глава сдержит свое слово. Хорошо, если не заставят жить с каким-нибудь местным… Хотя можно ли ожидать этого от дикарей, которые похищают людей? Год — это так много. За год можно собрать урожай, построить дом, родить ребенка. А теперь у нее украли год. Найрани плакала. Оплакивала свои рухнувшие мечты, неудавшееся замужество. Скучает ли Вегран по ней? Ищет ли ее? Конечно ищет! Он и отец перевернут небо и землю, но найдут ее. Слезы окончательно исчерпали запас ее сил. Найрани сама не заметила, как уснула.
Она проспала всю ночь и проснулась только на рассвете. На кровати появилась аккуратная стопка постельного белья и два вышитых полотенца. В углу возле кадки с черпаком стояли два ведра с водой. На стуле теперь лежала стопка какой-то одежды. На столе Найрани увидела кусок мыла, гребень для волос, небольшое зеркальце, несколько свечей с подставкой в комплекте, огниво, деревянную кружку, ложку, крынку с водой и деревянную миску, накрытую крышкой. Она не слышала, как кто-то приходил? Как ее угораздило уснуть вот так беспечно? Надо было дверь подпереть стулом хотя бы. Найрани встала, подошла к столу и глянула на себя в зеркало. Спутанные волосы, на щеках грязные разводы от слез, припухшие глаза. Что бы сказал отец, если бы увидел ее такой? Нет, даже заточение в этой неизвестной дыре не должно быть поводом забывать о культуре. Найрани закрыла дверь на засов, так вовремя обнаруженный на толстом дверном косяке, плеснула в кадку воды из ведра. Она хорошенько умылась, вымыла шею и руки. Освежилась насколько смогла, имея в распоряжении только небольшой ковшик. Потом она долго расчесывала волосы гребнем. Было что-то успокаивающее в мерных движениях руки. После Найрани быстро разделась и обернула вокруг себя простыню из принесенного кем-то набора постельного белья. Она выстирала свое платье в остатках воды и повесила сушиться на спинку стула. Стопка принесенной одежды была решительно переложена в шкафчик на дальнюю полочку. Носить местную одежду Найрани не собиралась. В миске под крышкой девушка обнаружила остывшее тушеное мясо с какими-то специями, пару кусочков хлеба и какие-то мелкие свежие овощи. Найрани позавтракала и снова забралась на кровать. Так она провела следующие три недели. С кровати слазила, чтоб только поесть и привести себя в порядок. Найрани уже наизусть и на ощупь знала все неровности на бревнах возле кровати. Вот там пятнышко, похожее на бегущего кролика, а чуть ниже и левее глубокая чуть изогнутая трещина, а чуть дальше овал от спиленного сучка, немного более светлый там, где видно было сердцевину дерева. Из дома Найрани выходила, только чтоб справить нужду и выставить ведра с использованной водой. На крыльце она каждое утро находила ведра с чистой водой и поднос с едой. Она не знала, кто готовит для нее еду и кто приносит. Ее это не интересовало. Иногда в дверь кто-то стучал. Найрани никогда не открывала. В один из первых дней, когда она вновь не ответила на стук в дверь, она обнаружила под дверью метелку, совок для мусора и две тряпки. Она продолжала наращивать вокруг себя защитный панцирь отчуждения и поддерживала в себе нежелание общаться с этим местом. Найрани продолжала носить свое платье. Время от времени она стирала его вечером, сушила на стуле и утром одевала снова. Оно изрядно пострадало после полета с ящером, но это было единственное напоминание о доме. Платье было сиреневого цвета. Отец говорил, что этот цвет очень шел к ее карамельного цвета коже и карим глазам. Платье состояло из простого лифа с круглым вырезом, украшенным вышитыми белыми цветами и широкой юбки чуть прикрывающей лодыжки. Найрани любила это платье. Оно хорошо на ней сидело. Его ткань была легкая и струящаяся. Вегран купил ее специально для Найрани у каких-то известных ткачей. Она сама вышивала лиф. Часто Найрани теребила руками тесьму на подоле платья и проводила пальцами по шелковистой глади вышивки на лифе и вспоминала такие уютные посиделки с подругами за рукоделием. Это было своеобразное таинство. Девушки садились в полукруг возле окна или в саду, сплетничали, смеялись и работали. Негромко постукивали спицы, ловко набирали петельки деревянные вязальные крючки, постепенно вырастали из разномастных ниток и других материалов всевозможные изделия. И так приятно было чувствовать себя частичкой этого процесса, осознавать, что сделанная тобой вещь найдет свое применение, сделает уютнее дом, или станет украшением для тебя. Найрани с теплом в сердце заботливо расправляла складки юбки после стирки и пыталась заделывать шелковые нити вышивки, вылезшие от шершавых лап зверя. Она жалела, что нет иглы с нитками, чтоб зашить прорехи от когтей ящера, но выходить и просить у кого-то инструменты она не хотела. С каждым днем все сильнее наваливалась апатия. Казалось, эмоции и чувства отмирали, выгорали постепенно. Найрани все меньше хотелось вставать с кровати. Ей все реже хотелось есть и все больше хотелось спать. Во время бодрствования одна мысль свербила в мозгу: «Хочу домой! Хочу домой! Хочу домой!». Однажды поздним вечером Найрани вдруг поймала себя на том, что она ходит кругами по комнате и с фанатичностью повторяет как мантру эту незатейливую фразу: «Хочу домой! Хочу домой! Хочу домой!». И в такие моменты эмоции испарялись почти до полной пустоты. «Хочу домой! Хочу домой! Хочу домой!» В тот вечер зажженная свеча стояла на столе сбоку от окна. Неспешно танцевал на фитиле желтый огонек. Найрани, проходя мимо окна, вдруг увидела свое отражение в оконном стекле. С отражения на нее смотрела девушка с погасшим взглядом, с потерявшим краски лицом, в порванном платье. Найрани вдруг испугалась. Испугалась своих мыслей, испугалась за себя совсем по-другому. Если раньше она больше боялась физического насилия над собой, то теперь поняла, что она движется к чему-то более страшному. Вот он настоящий страх — страх потерять себя по-настоящему. Вот этого она боялась тогда, когда лежала на подстилке из трав у лесного костра рядом с охотником. Если так продолжится дальше, то она потеряет связь с миром. Уйдет в себя окончательно. У них в деревне жила одна старушка. Она была безобидная, никому не делала зла. Просто ходила по деревне с поленом, завернутом в детское одеяльце. Она укачивала его на руках, пела ему колыбельные, любовно оправляла одеяльце. Когда-то давно у этой женщины в родах умер ребенок. И с тех пор несчастная смотрела только внутрь себя и на своего воображаемого малыша. Ее семья пыталась вытащить бедняжку из этого состояния. Первое время жители пытались отобрать у нее полено. Но женщина так кричала и молила, что ее оставили в покое. Ей многие помогали по мере сил. Кто в доме приберет, кто обед принесет, кто одежду справит. Найрани всегда немного боялась старушку и всегда имела внутреннюю уверенность, что уж с ней-то такого никогда не случится. Мы всегда боимся предположить, что однажды может придти такая беда, которая вытрясет все силы, вынет душу, лишит желания смотреть на этот мир дальше. И вот теперь Найрани ловила себя на том, что она как заведенная оглаживает кончиком пальца вышитые на платье лепестки. Когда это платье успело вдруг превратиться чуть ли не в идол? Да, это единственная вещь, свидетельствующая о ее связи с домом. Но это всего лишь вещь, пусть красивая и любимая. Найрани прежде всего необходимо сохранить ясность ума, иначе ей уже будет неважно, где она и с кем. Она не узнает отца, не поймет, что она наконец дома, потому что все это перестанет для нее существовать. Нет, Найрани этого не хотела. Она тряхнула волосами, решительно подошла к двери и откинула засов. Брякнул о толстые доски кованный плоский крюк. Дверь чуть слышно скрипнула петлями, когда Найрани толкнула ее. Выдохнув, девушка вышла на крыльцо и впервые за три недели подняла взгляд к небу. Оно было темное и бездонное. Яркая круглая молочно-белая луна висела в просвете между двумя горами. Найрани стояла, запрокинув голову, и смотрела на темно-синий купол, усеянный серебристыми звездами. И вдруг теплом в груди пришло осознание, что где-то там далеко ее отец смотрит на это же самое небо. И впервые за эти три недели Найрани почувствовала, как где-то в глубине ее естества пробуждается ее магия.
