Потому что он поклялся убить.
Любовь уступила место лютой ненависти.
Синеглазый получил три пули, его вертолёт — в десятки раз больше, но всё-таки они сумели подняться в воздух и покинуть научный центр. Куда? Неизвестно. Он не прокладывал курс и ни на что не надеялся, просто летел, с трудом управляя тлеющей машиной, и потерял сознание в тот самый миг, когда в двигателе начался пожар.
И разбился, врезавшись в одну из новых гор зарождающегося Зандра.
Разбился вдребезги.
* * *
— Он умирает?
— Да, — спокойно подтвердила Лаура.
— Он знает, что умирает? — уточнил Дюк.
— Знает.
— Вы уверены?
— Посмотрите в его глаза, — предложила женщина. — В них смешаны обречённость и надежда. Инстинкт невозможно обмануть, поэтому он знает, что не доживёт до ночи. Но надеется…
Раньше, до Времени Света, крупные города… — да что там крупные! — почти все поселения были оснащены огромным количеством видеокамер, и жизнь их можно было восстановить по цифровым записям. Посекундно… Потом всё ушло в небытие, однако в поднимающихся государствах и крупных городах Зандра, правители которых понимали толк в безопасности, потихоньку — если была возможность — возвращались к практике размещения следящих устройств.
По приказу Бориса замаскированные видеокамеры установили на подступах к внутреннему городу, и они транслировали картинку с улиц в Оперативный центр, помогая охране предсказывать появление подозрительных элементов. А теперь благодаря им герцог с Лаурой имели возможность наблюдать за теми, кто был заражён. Точнее, за одним из них — за небритым мужчиной в ветхом военном комбинезоне, что сидел, прислонившись к стене, прямо напротив видеокамеры. Он снял маску — она мешала дышать, откинул капюшон и умирал «в прямом эфире». Дождь, как по заказу, стал слабее, и Дюк мог видеть лицо мужчины во всех подробностях: старый белый шрам на лбу, щетина, обвисшие щёки, мешки под глазами и круглые жёлтые пятна на коже — внешнее проявление вируса. Чуть позже выпадут зубы, ногти и волосы… В финале — активное кровохарканье…
— Мне нравится видеть, как они надеются, — продолжила Лаура, с легкой улыбкой глядя на монитор. — Когда человека бьют ножом или прилетает пуля, его надежду глушит боль. Резкая или тупая — не важно. Важно, что она отвлекает, мешает сосредоточиться на возможности спасения, на надежде. Поэтому я люблю вирусы, которые приносят смерть без мучений: есть внешние проявления, но нет боли. Совершенно нет боли. Люди угасают, понимают, что смерть близка, но до последней секунды остаются в сознании. Они видят, что происходит, и надеются… Посмотрите в его глаза, Дюк: в них нет боли — только надежда. Истинная, чистая, словно дистиллированная, надежда. Что может быть прекраснее?
