Ташур, возможно, в той или иной форме употребляется во всех армиях мира — и в боевой обстановке, и на походе. И у монголов есть ташур, несмотря на их расовую невозмутимую сдержанность, но, по их понятиям, совершенно немыслимо ударить нойона (начальника, офицера) или же тайджи (дворянина). По этим соображениям монголы молчаливо не одобряли некоторых поступков барона, и у них, как это впоследствии выяснилось, появлялось временами сомнение, бурхан ли он, то есть бог ли барон Унгерн, или докшит (докшит — свирепый дух, изображаемый с лицом, полным гнева, окруженный принадлежностями смерти, пыток и мучений). В том, что он тот или иной перевоплощенец, никто из монголов не сомневался.
В Забайкалье, когда дивизия входила в состав Дальневосточной армии, барон был несколько иным человеком, чем впоследствии, в Монголии. Прежде всего, он считался с авторитетом атамана; затем, немаловажно было и то, что в даурский период почти постоянно возле барона находился кто-нибудь из таких лиц, к которым он относился с известным, если не сказать — уважением, то вниманием и к голосу которых он прислушивался. Их советы, поданные в надлежащий момент, а иногда и приятельский выговор, служили для него сдерживающим началом.
В Монголии же Роман Федорович имел самое ничтожное «окружение», робко заглядывавшее в баронские глаза с подобострастием весьма дурного тона, и каждую выходку начальника дивизии принимавшего с благоговейным восторгом. Как ни странно, храбрейший генерал Резухин, сверстник и старый приятель барона, совершенно немел в его присутствии. Таким образом, распуская свои нервы с каждым днем все больше и больше, Роман Федорович день ото дня расширял круг лиц, над которыми не стеснялся производить свои эксперименты.
Бегство командующего, 15 офицеров и 22 всадников 2-го полка из-под Урги после второй неудачной попытки взять этот город поколебало в бароне остаток формального, еще сохранившегося в нем уважения к офицерскому званию. В связи с этим случаем положение офицеров в отряде сразу и значительно ухудшилось.
Чрезвычайно, и опять-таки, по-унгерновски любопытно, что барон не расстреливал за проявление самообороны против его ташура, но даже как будто с того момента начал считаться с теми офицерами, которые имели смелость в самый острый момент схватится за револьвер. К сожалению, вспоминается не более двух-трех таких случаев. Да они и не могли быть частыми, вследствие полной неожиданности подобных экзекуций: барон налетал почти всегда внезапно, как шквал, на намете и несколькими быстрыми ударами сбивал всадника с коня.
