Еще несколько мгновений я находился — вне. Голоса все еще звучали неразличимым шепотом, а люди выглядели призраками. Затем было падение — я возвращался в реальность. Вещи вновь обретали свою идентичность. Я предпринял еще одно усилие, чтобы вернуться в «другое место», туда, где все это не имело имени. Я стал пристально разглядывать пятно от красного вина, расплывшееся на скатерти. Я уже с успехом проделывал такой эксперимент. Он заключался в том, чтобы смотреть на что-то до тех пор, пока не перестанешь понимать, что это такое. Пятно, например, должно стать «я не знаю, чем», не знаю, на чем — на скатерти, которая не была больше ни скатертью, ни белым пространством, ни местом, на котором расплылось пятно. Однако сейчас я не мог сосредоточиться. Может быть, из-за официантки, которая, проходя мимо меня, бросила:
— Вы не будете больше есть бифштекс?
А ведь мне удалось комфортно расположиться в «другом» месте, все втянув в это другое место — даже бесцветные фразы, шаги, жесты людей, которые походили на жесты, но уже не были жестами. Нередко мне достаточно было многократно и быстро повторить слово «лошадь» или «стол», чтобы понятие освободилось от своего содержания, чтобы исчезло всякое содержание. Но в этот вечер дело не шло.
— Нет, не буду, — ответил я официантке, — вы можете принести десерт, а потом кофе, нет, принесите все вместе.
Голоса стали твердыми и горькими, а потом слились в неразборчивый шепот.
Все остальное было на своих местах: подвешенные к потолку лампы не шевелились, даже земля не дрожала. Когда я только начинал свои эксперименты, в пятнадцать или семнадцать лет, другое место появлялось быстрее. Чаще всего возникало нечто вроде светящегося ореола. А когда это состояние уходило, со мной оставалось воспоминание о светящемся мире. Я старался сохранять это радостное воспоминание как можно дольше — несколько дней, а может, и недель. Теперь, когда я вхожу в это состояние с гораздо большим трудом и гораздо реже, оно оставляет ощущение неуверенности, удрученности на грани с тоской. Я не был уверен — на самом ли деле я чувствовал то, что чувствовал.
Итак, все вернулось на круги своя, вещи стали называться своими именами. Я съел десерт, выпил кофе. Что делать теперь? Простая мудрость учит нас радоваться любым мелочам, которые дарит жизнь. Я долго исповедовал этот принцип. Потом я научился также не слишком расстраиваться ни из-за малых, ни даже из-за больших вещей. Но повседневность переносить нелегко; наконец, труду легче предпочесть праздность. Между усилием и настоящей скукой лежит состояние маленькой скуки — его я и выбирал, ему отдавал предпочтение. Мне страшно не хотелось покидать ресторан. Я заказал стаканчик виноградной водки. Кроме меня в зале оставались лишь двое молодых людей, влюбленных друг в друга, как миллионы других.
