Затем я встал. Вышел из комнаты, прошел по длинному коридору, осмотрел спальню. Обои в ней были с цветами: розы на белом фоне. Я очень люблю цветы. И рабочий, который клеил обои, их тоже, наверное, любит. Мне нравилось, что цветы у меня были и на кровати, и на креслах, и на стенах. Весело просыпаться утром и видеть вокруг себя цветы. Это напоминало мне сад из моего детства, в котором друг моих родителей, цветовод-любитель, выращивал множество разнообразных цветов… Я снова прошел по темному коридору, он был очень длинным. Справа от спальни находилась ванная. Я вошел в нее, побыл там какое-то время. Это моя ванная, сказал я себе, не нужно больше стоять в очереди каждое утро, как в гостинице, там в эту очередь выстраивался весь этаж. Мне нравился этот темный коридор, от него веяло тайной, по нему можно было прогуливаться. Дойти до конца, вернуться, вновь проследить этот путь — создавалось впечатление подземелья или потайных галерей, по которым прекрасные куртизанки пробираются в покои богатого сеньора. Снова пройдя в жилую комнату, я посмотрел в окно на проспект, затем на улочку. Я был в нерешительности. Если поторопиться, я еще успею подойти к бюро к концу рабочего дня и встретить у выхода кого-нибудь из бывших товарищей. Подумав, я сказал себе, что еще многое нужно осмотреть в новом квартале, в окрестностях дома. Я ведь прошелся только по проспекту и по тихой улочке. Еще светло, самое начало осени. Нет, к бюро я не поеду, решил я.
Я вернулся в большую комнату. Голубое небо не было уже таким, как прежде, солнце уже не сообщало ему прежнего блеска. Мне начало казаться, что небо — это крыша. А земля — шар внутри другого шара, тоже находящегося внутри шара, который, в свою очередь, заключен в шар, который… От попытки представить себе эту картину мне даже плохо стало. Закружилась голова. Быть неспособным постичь Вселенную — с этим невозможно смириться. Мы знаем только, что форма вещей — всего лишь образ, который возникает в нашем сознании… С двенадцати лет этот вопрос периодически не давал мне покоя, вызывая ощущение жуткой беспомощности, почти немощи, меня даже начинало мутить. А все эти люди как ни в чем не бывало идут по улице, бегут к автобусу… Как они могут? Если бы они начали размышлять над тем, что мучит меня, если бы попытались представлять себе это непредставимое, то застыли бы на месте. Я уже говорил: не будем думать, потому что мы не умеем думать. Люди пренебрегают непостижимым или забывают о нем; однако ведь они думают, они основывают свои умозаключения на этом непостижимом, вот что для меня — непостижимо. И тем не менее они придумали арифметику, геометрию, алгебру… хотя алгебра тоже ведет нас к бездне… но они изобрели машины, организовали общества, они плюют на этот абсолютный вопрос, вопрос без ответа.
