Солнечным утром я достиг пограничного городка Порт-Бу. К этому времени границы между многими странами Европы уже упразднили - невероятное стало возможным, и я оказался в Каталонии. Чем я там занимался? В Барселоне я провел лишь несколько дней, ночуя на пляже возле Олимпийского центра. В порту мне привиделся деревянный парусник с двумя мачтами, парой оборванцев на палубе, русскими буквами "Садко" на борту, а ниже - "Санкт-Петербург". До сих пор не знаю, было ли это в действительности, - от того времени у меня вообще осталось ощущение, что что-то важное нарушилось в мире, смешалось в кучу: гигантская статуя Колумба, указывающего перстом в сторону, противоположную морю, чернокожие, почти обнаженные африканцы, танцующие на ночном песке под бой барабанов, деревянная субмарина с окаймленными медью иллюминаторами, похожая на огромную дохлую рыбу на бетонном молу, - памятник капитану Немо, что ли? Сами виды этого города вызывали у меня ощущение внезапно развившегося косоглазия - представьте себе, что ночью вы оказываетесь перед дрожащим в свете прожекторов силуэтом недостроенного собора Гауди и не имеете ни малейшего представления, что это такое! Я решил предупредить сумасшествие и скрылся в окрестностях, выбрав себе - просто ткнув пальцем в карту - небольшой городок Ситгес на побережье, на юго-западе.
Добирался полдня пешком. На одном из поворотов дороги, петляющей между гор, вдруг возник жандармский пост с несколькими фигурками в оливковой форме и перьями на шляпах. Я немедленно скатился с обрыва к морю, путаясь в ветвях деревьев и обрывая свои истрепанные брюки о сучки и колючки. На пляжах лежали беззаботные люди, мотоботы, ревя, носились от утеса к утесу, а я сидел задницей на куче каких-то неведомых мне растений и размышлял о путях судьбы.
Когда-то на одной улице с нами жил полусумасшедший старик Володя. Именно ему принадлежала "Германия" Тацита. Он был одинок, и дом его был похож на несколько расстроенный вширь курятник с обмазанными глиной стенами. Зимой и летом Володя носил черные калоши с малиновым нутром на босу ногу, драный пиджак на потерявшей цвет майке и круглые очки в роговой оправе, вместо дужек удерживаемые на глазах с помощью растянутой резинки "от трусов", как у нас говорилось. Кто-то прозвал его Вечным жидом. Мною это было понято так: вечный - потому что старый, жид - потому что еврей. Мы, дети, постоянно преследовали старика, дразня и дергая его за что придется. В ответ он только сумрачно улыбался и говорил: "Спасибо, милые, но мало!". Такая покорность убивала малейшее желание продолжать преследование. А однажды, когда мне уже исполнилось пятнадцать лет, я удостоился разговора с нашим непротивленцем. Он внезапно остановился возле меня, когда я возвращался из школы, и промолвил, как какой-нибудь сказочный волхв (впрочем, я ничего другого не знаю о волхвах, кроме как об их сказочности): "В Смирне в этот месяц вовсю цветут персики, а у нас даже полынь высохла!". Впервые в жизни я слышал, чтобы Володя произнес такую длинную фразу. А он продолжал: "Когда Его вели к горе, Он попросил убежища, но я заговорил о плате. Никогда не опознаешь заранее в ничтожном просителе хозяина мира".
