– Какого Простыни?
– Того, которого мы с Роськой у Афони выкупали, помнишь?
– А-а! Этот, малахольный. Верно говорят, что у них баба вместо мужика все решает?
– Да, Плава[6] – баба разумная, шустрая и повариха хорошая. А мужик возле нее пребывает. Сильный, работящий, но своим умом жить не способен. Правильно прозвали: Простыня[7]. Вот, кстати, еще одна забота: полторы-две сотни ребят накормить, обстирать, обшить. Бабы нужны, деда.
– Бабы всем нужны! Кхе…
– Это правда, что ты наших дев собрался в воинскую школу к Прошке отправить, щенков службе обучать?
– Ну, была такая мысль. Ты же сам как-то толковал, что благородным девицам должно владеть доступным оружием, верхом ездить, еще чего-то там. Мне-то и до сих пор сомнительно, но Анюта… Кхе! Вот пусть и обучаются.
– Деда! За что? Девки в воинской школе! Ты представляешь, что там начнется?
– Кхе! Испугался? Правильно испугался! Когда парни в воинском учении отдельно от всех живут – одно дело, а когда рядом девки обретаются – са-авсем другое! – Дед непонятно чему развеселился и лихо подкрутил усы. – Вот тут-то ты, господин старшина, все воеводские «радости» и познаешь!
– Деда!
– Да не трясись ты. Мать с ними отправлю, она и девок в строгости содержать сумеет, и парням твоим, если что, окорот даст. Все равно у них с Алексеем складывается вроде бы… – дед вздохнул, все его веселье как-то сразу истаяло. – Жаль мне Анюту отпускать, но что ж поделаешь? Она же еще не старая, что ж ей вдовой вековать? Или тебе такой отчим не по нраву? Был бы Фролушка жив… Отца-то вспоминаешь, Михайла?
– Вспоминаю…
«Не помню я его. Ничего не помню из того, что до „вселения“ было. Какой он был? Мать как-то обмолвилась, что рукоприкладствовал, но вроде бы не часто. Пятерых ему родила. Любила его или просто девчонкой увлеклась лихим парнем, а потом уже поздно было? Алексей собой хорош, хоть и ранней седины много. Мужик, по всему видно, крутой, жизнью битый, но не сломанный. Вообще-то натуральный бандит – людей резал, как скотину, даже детей, сам признался, хотя половцы ЗДЕСЬ не то чтобы за людей не считаются, но замочить степняка – не грех, а скорее доблесть. С Саввушкой своим носится, как наседка, даже странно бывает смотреть – мужики в Ратном таких нежностей себе не позволяют, по крайней мере на людях. А Савва мать принимает, от других шарахается, особенно от мужчин, а к матери льнет. Кто его знает? Может, и сложится у Алексея с матерью, совет да любовь, как говорится. Но… если обидит ее, убью. Даже не задумаюсь!»
