На другой стороне склона раскинулись поля маков, отрада для глаз. Но под кряжистой оливой я нашел девятнадцатилетнего рядового Уоттса. Выходит, я послал его на смерть. Вот она, расплата за то, что человек проявил расторопность и смекалку. Похоронили Уоттса под оливой, воткнули в могилу штык и винтовку, на приклад повесили каску. Я собрал шесть человек для церемонии, провел панихиду — нужный текст имелся в карманном справочнике командира.
Принимая во внимание интенсивность атак, потери оказались не так уж велики. Мы ликвидировали много немцев, даже по меркам Тейлора-Уэста, и вдвое больше взяли в плен. Безусловная победа, причем доставшаяся тяжело, но восторга и гордости я не испытывал, нет, не испытывал. Когда лейтенант Белл повел ребят назад в сторону штаба батальона, я, спрятавшись за каменистым выступом, рухнул на колени и дал волю слезам.
Спустя несколько месяцев после того сражения у Меджеза я стоял среди сотен бойцов, сгрудившихся на «площадке для сбора» транспортного судна. Когда мы плыли из Салерно, можно было почти весь день находиться на палубе, под зимним ветром; конечно, холодно, зато на свежем воздухе, и в бинокль есть на что посмотреть: доки Неаполя, плотно заставленные кораблями союзников; вершина Везувия, готовившегося к грядущему извержению[21]. Правда, на последние несколько часов, когда мы оказались в пределах досягаемости немецкой артиллерии и бомбардировщиков, нас загнали в трюмы, где пришлось сидеть на ледяном металлическом полу.
За неделю до отбытия из Туниса Тейлор-Уэст был ранен, когда изволил возглавить группу разведки (хотя это и не входило в его обязанности). По возвращении из алжирского госпиталя его отправили в Шотландию, в школу подготовки десантников. Ричард Вариан к тому времени получил звание полковника и возглавил батальон. Боевой дух личного состава здорово укрепился. Король воротился из дальнего похода и наконец-то снова воссел на престол. Примерно такое было ощущение.
…Кислый запах блевотины и давно не мытых мужских тел и эта выматывающая зимняя качка. Я стоял в нескольких дюймах от стальной переборки, рассматривая крашеную поверхность, высвеченную лампой дневного света. На военных кораблях обивкой служит только краска. Будто бы ее одной достаточно, чтобы защитить живую плоть от холодного металла. Глядя на все эти заклепки и фланцы, крашенные и перекрашенные какими-то умельцами-матросами по распоряжению начальства, я вспомнил про мать Дональда Сидвелла. Вряд ли ей хотелось, чтобы сын провел пять лет в подобных условиях. Потери на кораблях, вероятно, меньше, чем в пехоте, но мы хоть иногда видим деревни и леса, песок видим, а над ним, само собой, звезды.
