Все еще скорбя, но воодушевленный хрупкой надеждой, что все удастся поставить с головы на ноги, бывший архиепископ легонько постучал корешком книги по губам и подумал о тайне, которую она теперь хранила — и все же новая весточка от людей, бывших его сторонниками, вызвала тревогу по поводу того, что творит новый король. Ветер, стонавший у шиферных кровель башен, опоясывавших аббатство с моря, пел о свободе открытых морей, откуда он прилетел, он принес привкус соли и крики чаек, паривших кругами, и приближавшихся к аббатству во всякий час, кроме самой глубокой ночи — и впервые за все время заточения Лорис позволил себе надеяться, что он тоже скоро, быть может, окажется на свободе. Многие и многие месяцы он боялся, что никогда больше не вкусит свободы, разве что — со смертью. О, не настолько он был глупцом, чтобы не подумать, что придется платить — но сейчас он вправе обещать все, что угодно. Действуя осторожно и ловко, он сможет играть то против одних, то против других в свою пользу, и, возможно, станет даже куда могущественней, чем был до своего падения. И тогда он сделается орудием Божьего воздаяния и раз и навсегда изгонит из страны проклятых Дерини.
А деринийская зараза была в самой крови короля, и, возможно, во всем роду Халдейна, не только в одном Келсоне. В самом начале Лорис считал запретные чары Келсона исключительно наследием его матери-Дерини, несчастной женщины, терзаемой угрызениями совести, которая и поныне жила в строгом затворничестве в другом отделенном аббатстве, молясь за душу своего сына-Дерини, равно как и за свою, и посвятив жизнь искуплению зла, которое несла в себе. Она покаялась в своем грехе перед всеми в тот торжественный день коронации Келсона, готовая отдать жизнь, а то и душу, чтобы охранить юношу от чародейки, виновной в смерти его отца.
Но королева Джехана, какова бы ни была ее воля, не могла вершить за Келсона его бой; и, в конечном счете юному королю пришлось встретить вызов, рассчитывая на собственные силы, неисчерпаемые силы, как выяснилось, вполне под стать вызову, но страшащие своей истинной природой. Признавая, что деринийская кровь матери могла здесь кое-что прибавить, Келсон во всеуслышание провозгласил священное право короля источником своих вновь обретенных способностей. Лорис страшился и другого, даже тогда, ибо помнил все, что рассказывали об отце мальчика.
В сущности, чем больше Лорис думал об этом — а у него было предостаточно времени, чтобы думать последние два года — тем больше приходил к убеждению, что Бриона и, соответственно, его предков, доселе не вызывавших подозрений, следовало винить в происходящем с Келсоном не меньше, чем Джехану. О том, насколько давно в этот род проникла зараза, можно было лишь догадываться. Разумеется, и Бриои, и его отец, и предшественники время от времени привечали Дерини у себя при дворе. Ненавистные Морган и Маклайн были всего-навсего самыми последними и самыми крикливыми из многих им подобных — а второй, между прочим, священник — лицемер до мозга костей; им обоим Лорис желал самой скверной участи, ибо эти двое во многом отвечали за нынешнее положение.
