Волшебство пьянило, кружило голову. Волшебство — и свобода, невообразимая и безграничная, как если бы за спиной раскинулись крылья. Я думал, что потерял ее навсегда — и вновь обрел. Как от нее отказаться?..
Старинные сказки, говорите?
…От нее — и от соблазна стать прежним. Особенно когда от этого становления тебя отделяет только собственный запрет.
Так просто сломить ее волю: только протяни руку, только коснись, совсем легонько — и ее не станет.
Да, просто… и бессмысленно. Потому что это не та свобода, которую я знал раньше, и которая мне нужна. Прошлого не вернуть.
Я провел дрожащей рукой по лицу, стирая не столько выступивший на лбу пот, сколько наваждение.
Спокойствие. Вдох, выдох… Пора приступать к работе.
«Камелия… — позвал я. — Камелия!»
Слабый отзвук дрожью прокатился по натянутой нити. Еле ощутимое колебание задрожало где-то на противоположном конце.
— Вы здесь? Хорошо. А теперь смотрите и запоминайте.
Грань истончилась. Я, до последнего удерживавшийся на тонком изломе-ребре реальностей, сорвался в бесконтрольном падении. И, услышав перехваченное от детского восторга и вспыхнувшее за Гранью всеми оттенками алого дыхание Камелии, улыбнулся сам.
…Я помнил это мгновение, когда реальность впервые расступилась передо мной двумя схлестывающимися потоками. Мгновение, когда я впервые увидел ее — Изнанку, оборотную сторону. Мир, как он есть — искренний, кристально-ясный, настоящий. Где Слово становится былью, невыразимое расцветает диковинными вспышками-кляксами, водной дымкой акварельных красок. Где люди, озаряемые ореолами чувств и намерений, прекрасны и отвратительны, насколько заслуживают. Где магия — такая загадочная, неведомая, странная — предстает в виде упорядоченных структур: тонко сплетенных кружев, паутинок и, порою, цепей.
Помнил восторг и радость. И невыносимое любопытство, желание заглянуть еще дальше; шагнуть в Бездну без конца и края.
И заглянул, удержавшись от последнего безрассудного шага.
Там, в глубине, не было ничего. Нет, это не то ничто, что плескалось на первых, самых ранних Гранях. Оно было свое — домашнее, родное. Почти воздух, которого здесь нет — туман цвета топленого молока, нежно обнимающий плечи. То ничто было чуждым всему вещному, сущему; всему бытию. Чистый, первозданный хаос, переменчивый, подвижный, бесконечно поглощающий самого себя… и все, что попадает в его объятия.
Я вздрогнул. Время, Мио, время. Ты не имеешь права его так беззастенчиво тратить.
