Отвлекшись на свои мысли, я только через минуту спохватился, что не спросил самого главного:
— Постойте! А как быть с завтраком?
Но Нэльвё уже и след простыл: только покачивалась на петлях, жалостливо поскрипывая, дубовая дверь, да звенел колокольчик над входом, соперничая с серебристым смехом что-то щебечущей в прихожей Камелии.
* * *
Я заподозрил, что с едой в этом доме что-то неладное, еще когда Нэльвё удрал, проигнорировав мой животрепещущий вопрос. И оказался прав. Создавалось ощущение, что Отрекшийся и еда — заклятые враги, находящиеся в состоянии если не открытой конфронтации, то, как минимум, холодного нейтралитета. Завтракать было решительно нечем.
После длительных поисков в кухонных шкафчиках, кладовках и иже с ними обнаружились только две жестяные банки с крупнолистовым чаем, коробка пшеничного печенья и прошлогоднее абрикосовое варенье. Выбора не было, и я, евший последний раз позавчера, удовольствовался этой скромной находкой. Вышло на удивление вкусно, а под чтение сборника сказок — и вовсе отлично.
Да-да, сборника сказок. Остальные книги я забраковал, едва открыв: написанные смертными и сводившие волшебство к одному лишь набору формул, они меня только смешили. Я уж было совсем отчаялся, когда случайно обнаружил на столике в гостиной томик в старом, потрепанном переплете. Обнаружил — и обрадовался, как ребенок: точь-в-точь такой же сборник был у меня в детстве. Я бережно листал страницы, водил, как раньше, пальцем по строкам, вчитываясь в тяжелые, вычурные обороты аэльвского, с нежностью касался иллюстраций. Белокаменная, сказочно-прекрасная Ильмере, первородный грех, расколовший aelvis на Сумеречных и Зарерожденных… и любимая гравюра: тонкостанная девушка на краю обрыва, воздевшая руки к небу. Ветер треплет ее волосы, срывает с плеч плащ, но она, такая хрупкая, нежная — непреклонна. Ее воля не сломлена. И пикирующий на Аэлин-сказительницу дракон еще не знает, что обречен.
…Минутная стрелка крутанулась вдоль циферблата уже трижды и теперь карабкалась на четвертый заход, а от Нэльвё не было ни слуху ни духу. Меня это начинало раздражать. Поглядывая на часы, я тихо злился и уже подумывал отправиться по его душу без приглашения, как вдруг в дверь постучали.
Я звучно захлопнул книгу — о чем, впрочем, тут же пожалел, закашлявшись от взвившейся в воздух пыли — и пристроил ее между чашкой и вазочкой с вареньем.
Обещанная провожатая — или?..
Побарабанив по столешнице в напряженной задумчивости, я нехотя встал.
