Кстати, уродиной она не была, эта госпожа докторша, с длинными темными волосами, стройной фигурой и зелеными глазами. Недаром мужчин тянуло к ней, как пчел к горшочку с медом. И вполне возможно, она теперь стремилась наверстать молодые годы, загубленные войной. Только вот с медициной у нее обстояло иначе. Она быстро пробегала через палаты, не могла запомнить имена пациентов, даже лежавших здесь давно, а уж в историях болезни тем более не разбиралась. Нервно листала карточки, когда старый больтенхагенский доктор о чем-нибудь спрашивал, а пациенты посмеивались, потому что старшая сестра, в точности знавшая все данные, молчала и даже не думала прийти ей на выручку. В конце концов доктор советовался с докторшей, делать ли пневмоторакс тому либо иному пациенту или нет. Позднее в палатах можно было бесконечно спорить на эту тему, ведь опытные пациенты, конечно же, давным-давно составили собственное представление о том, как кого надо лечить. Знали они и что означало, если доктор отказывался от пневмоторакса, хотя каверна у пациента увеличилась, ведь порой болезнь достигала такой стадии, когда ничего уже сделать невозможно. Лекарств-то не было, разве только на Западе, у американцев, как не было и жиров, единственного, что могло помочь. Кстати, фройляйн Шнелль из женской палаты утверждала, что барсучий жир якобы творит чудеса, но где его взять, этот барсучий жир? А из мужской палаты сообщали, что кое-кто выздоровел, так как пил собственную мочу.
Но кое-кто просто умирал. Об этом не объявляли, ни одна из сестер слова не говорила. Странная тишина растекалась вокруг, обычно такой не бывало. И всегда находились один-двое, что предвидели вот именно эту смерть, но даже они некоторое время молчали, хотя и не дольше одного дня. Пока гроб не выносили вон. Когда это произойдет, обитатели замка узнавали из так и не установленного источника. В указанный час все собирались у окон, выходивших на черный ход. Там уже стояла обитая черным двухколесная тележка, на которой гроб повезут в парк, в маленькую часовенку. Рядом с тележкой стояли те, кто ее повезет: дворник Карле и двое-трое пациентов из мужской палаты. Август заметил, что без Харри тут никогда не обходилось. Но смотрели все только на гроб: как покойника вынесут из дома — головой или ногами вперед. Ведь если вперед ногами, то скоро будет следующий покойник, поспешит вдогонку, так сказать. Это уж точно.
Конечно, детям не надо бы видеть все это и слышать, их снова и снова прогоняли, но они всё видели и слышали и шушукались об этом. Август, который по желанию пенсионеров сделал остановку и теперь разминает ноги на опушке чахлого сосняка, видит все это перед собой, как в кино. А ведь сколько всего забылось, потому что и запоминать не стоило, думает он. Но все, связанное с Трудой, он хорошо помнит, словно было это только вчера. Как она сидела за кассой ночного магазина, всегда в белом халате. Как он после смены всегда шел туда за покупками. Как она стала узнавать его в лицо и здороваться. Как помогала ему складывать покупки в сумку, потому что он действовал очень неловко. Как однажды они вместе вышли из магазина и она еще немного прошла вместе с ним, поскольку оказалось, что им по дороге. И что в браке оба не состоят. Труда была годом старше его. Однажды она поднялась к нему, поскольку он понятия не имел, как приготовить блюдо, продукты для которого она ему продала. Вот, стало быть, и приготовила на двоих кёнигсбергские биточки, они вместе поужинали, биточки вышли на славу, пальчики оближешь, но потом — ничего. Только этого и недоставало, подумал Август, так он думает и сейчас.
