«Я отрицаю мудрость»! «Я отрицаю время!»: говорит Кромешник, ставя под сомнение, как идею «сверхчеловека» так и идею человека утопического, так хорошо описанного в «Бесах». Отрицая «сверхчеловека», Кромешник держится вдали и от «человека массы», прокладывая пусть в темноте безлюдных катакомб и совсем не платоновских пещер Бабилонского государства, к лютым мутантам и одичавшим маниокам, скрывающимся от зоркого общественного ока. Там, вдали от глупых и никчемных обитателей теплых квартир, Кромешник провозглашает Зверя. Легко объяснить его ненависть к себе подобным, коими являются свирепые псы подземелий и не менее опасные крысы и аллигаторы, а, казалось бы, непонятную жалось к истязаемым известным маниоком детишкам вполне можно сравнить с жалостью к нежеланной добыче — лакомому кусочку для более слабого и менее искусного хищника. Единственные значимые для Гека понятия это «жизнь» и «смерть», но рожденный от смерти, он, казалось бы, отрицает и саму жизнь, оставляя право на нее лишь за горсткой избранных, неукоснительно следующих строгим законам преступного царства.
Образ «Крытой мамы» — тюрьмы, где царит и главенствует смерть, для Гека и есть образ матери, заживляющей и лечащей душевные раны. Как неизменная Фетида, опекает она своего Ахиллеса, и даже суровые наказания, исходящие от нее, Гек воспринимает, чуть ли не как проявления любви. В тюрьме и в подземелье Кромешник чувствует себя дома. И там и там он полноправный властитель и безжалостный государь.
Герои «Кромешника» — обозначения, символы, намеки. Почти все они лишены реальных характеристик и играют скорее вспомогательную роль, подтверждая или опровергая право Гека называться «новым человеком», «первым и последним». Взаимодействуя со своими мучителями, жертвами или слепыми последователями, Гек всегда отстранен, он будто движется к некой цели, известной лишь ему одному. Создается видимость этой цели, и ее реальное отсутствие ничуть не смущает, а даже наоборот придает действиям и мыслям Гека некую почти метафизическую таинственность. Даже убийства и прелюбодеяния, совершаемые Геком аллегоричны, они не вызывают ни чувства отвращения, ни порицания, ибо являются олицетворением целой эпохи в момент нравственного падения. Миллионы призрачных жертв и палачей растворяются в личности Гека. Он — многолик. Не отсюда ли такое количество имен и сменяющих друг друга поколений в романе?
Нереальность и мнимость своих персонажей автор подтверждает, вслед за Булгаковым, вводя в роман сказочных, напоминающих галлюцинации, существ. Птица с собачьей головой и молчаливый, играющий на флейте Фавн появляются там снова и снова, как бы подтверждая рождение нового мифа.
