Меня задушило приступом ненависти к нему. Едким, накрывающим с головой приступом ярости. Как он смел отобрать у меня двадцать лет жизни? Как смел предать тогда, когда это больнее всего. Еще десять лет назад, когда мы сильно повздорили и я ушла к маме, а он вернул меня обратно, мне было двадцать восемь, и я могла устроить свою жизнь, я все еще считалась молодой. Пусть многие скажут, что и в тридцать восемь — это молодость, что женщина в самом соку, что прям живи и радуйся жизни. Они либо оптимистки, либо дуры, что в принципе одно и тоже. Это конечно неплохой метод борьбы с когнитивным диссонансом, но если в ваши тридцать восемь вас променяли на двадцатипятилетнюю свиристелку, то у вас возникает закономерный вопрос и вполне закономерный на него ответ. Почему, например, вас не променяли на пятидесятилетнюю? Смешно, правда?
Я распустила волосы и заправила их за уши. На шее поблескивала цепочка, подаренная им на день рождения в прошлом году. Рванула ее и сжав в кулаке смотрела себе в глаза. А ведь я его любила все эти годы. Об этом редко задумываешься. Через двадцать лет вас уже не шатает от страсти и в животе не прыгают бабочки, а секс скорее четко отработанный механизм, работающий без сбоев. Муж превращается в кого-то типа родного брата или лучшего друга….Вы испытываете к этому человеку безграничную нежность, уважение, трепет иногда желание…но оно уже мало напоминает то самое бешеное ощущение, которое он вызывал в вас пусть даже десять лет назад. И только когда вас предают вы понимаете насколько любили и насколько вам больно…
Вернулась в спальню и, судорожно выдохнув, невольно потянулась к конверту. Сейчас я просто устало распечатала и достала бумаги. Муж подписал документы о разводе. Я смотрела на его размашистую подпись, слегка корявую завитушку на букве «К» и вдруг поняла, что его рука дрогнула, когда он поставил последнюю жирную точку в нашем с ним браке. О чем он думал. Когда расписывался? Думал о том же, что и я? Ему хотя бы немного было больно? Или мы на самом деле настолько чужие?
Я долго не верила, что их придется подписать, что он принесёт их мне и положит на стол, осматривая нашу кухню циничным взглядом, словно прикидывая, что еще можно у меня отобрать. Внутри образовалась пустота, дыра, кровоточащая незаживающая рана. Оторванные с мясом двадцать лет моей жизни, где я была счастлива, любила, смеялась…Вот и все, Авдеев…все кончено, и ты теперь свободен. Ты счастлив? Ты этого хотел, когда трахал ее на своем рабочем столе в кабинете к которому мы с тобой вместе обдумывали дизайн?
