Критику сегодня обессмысливают и бесконечные предположения о будущем литературы, что есть скрытая форма демагогии. Но удивляет, когда литературу отказываются изучать, на эти самые литературные прогнозы ссылаясь - вот Вайля от них тоже тошнило. Прогноз - это, просто говоря, отсутствие понимания. Если понимаешь, каково положение литературы, то и не будешь строить о нем домыслов, разве не так? Выходит, что тошнит-то нас от собственного непонимания литературы, а мы еще и отказываемся ее исследовать, отказываемся как раз понимать. Также удивительно, когда победно цитируются или перелагаются слова Юрия Тынянова о том, что делать литературе заказы бесполезно: "ей закажут Индию, а она откроет Америку". Тынянова как раз не упрекнешь, но этим его высказыванием у нас доказывают, что литература - это черная дыра, тогда как сам Тынянов заключил таким выдохом критическую статью, которую возможно назвать шедевром творческого отношения к литературе, где исследовал всю современную себе прозу, чтобы только происходящее понять. Но так и не позволил себе заявить, оказывается, что все понимает.
О ЛИТИНСТИТУТЕ
На память о наших семинарах
Пятно угодливости въелось в его историю. Литинститут даже не прилепился к понятию соцреализма, а казался его воплощением - самой такой же проказой, что и соцреализм. Это звучит как приговор. Сказать точней, этот приговор прозвучал, этот приговор звучит, историей-то вынесенный, но так и не приведенный в исполнение. И вот это неисполнение кажется мне частью той же истории, ее второй, если угодно, половиной: была ложь, но было и осознание этой лжи как зла и мучительное его переживание.
Подлинная история литинститута - трагическая, а не безысходно торжествующая пафосом соцреализма. Но возникло какое-то тягостное молчание или умолчание, когда институт все же остался существовать, а не был расформирован и даже преобразован. Стоит как и стоял, хоть от советского литературного строя не осталось и камня на камне. Приговор только что отсрочился - это ощущение и было тягостным. Так вот тягостно зачисляли нас в девяностом году, сдавших экзамены. Евгений Сидоров, тогда ректор, и поздравлений-то не произносил, а оправдывался словами Пастернака, что литинститут - это "гениальная ошибка Горького". Студентов кормят бесплатными обедами - это современный институтский быт. Кто-то может отобедать и посытней - понятно, что казенным супом не побалуешься. Кто-то экономит деньги, хоть особо и не бедствует, поедая свой законный паек из какого-то жизнью обретенного уважения к хлебу насущному да из бережливости. У кого-то денег нет, для них институтский обед - еще один день существования. Люди вообще обнищали, жить трудно. Жить, то есть продлевать изо дня в день свое существование, но при том учиться без возможности заработать на жизнь и писать, почти без возможности быть напечатанным и без надежды - трудно, стало быть, вдвойне. Человек, попавший в стены института, совершает это усилие. Он же, чаще всего, корежит свою судьбу, уходя от уже накопленного временем и обывательского в неизвестность и бездомность литературного творчества. Корежится не силком, а по доброй воле, ведомый не расчетом, а стихийной любовью к литературе и какой-то беззащитной слепой тягой к миру творчества. И когда вдруг заговаривают о творческой-то никчемности института или что в нем нет нужды государству; когда его будущностью начинают интриговать и торговать, не думая, что сором из избы оказываются уже и сами стены - тогда убивается этот человек. Жизнь в нем убивается. Именно из-за этого человека, который в современности выглядит юродивым, его изнутри мучительным усилием войти в литературу, и стал институт литературный местом богоугодным.
