Директор встал из-за стола.
— Я вас оставлю вдвоем.
Мать снова подошла к Лере, но Лера села на стул, и мать устроилась напротив нее.
— Доченька, — сказала мать. — Ты не ругай меня, ты только послушай…
— Я слушаю…
— Ты уже большая, должна понять. Я была тогда молоденькой, и я в доме отдыха работала…
— Ну и что?
Мать заплакала. По щекам потекли черные ручейки. Лера вынула из кармана носовой платок, молча протянула матери.
Мать вытерла лицо. Глаза ее, лишенные краски, поминутно моргали.
— Там был один отдыхающий… Ну и вот… Я думала, он женится, а он, сказывается, женатый был…
— Это что, мой отец?
— Ну да.
— Как его звали?
— Геной его звали Ты вся как есть в него, такая же складненькая…
— Ты же раньше сказала, что на тебя похожа?
— И на меня, — согласилась мать. — Ты и в него и в меня.
— А он знает обо мне?
— Нет, откуда же? Он уехал, а после, когда ты родилась, я отдала тебя в детский дом…
— И ни разу не приехала ко мне…
Мать закрыла лицо руками. Руки красные, на левой руке серебряный дутый браслет. Сквозь пальцы капают слезы, одна за другой.
— Тебе жаль меня, Лерочка? — спросила мать.
— Жаль, — подумав, ответила Лера.
Ей и в самом деле было жаль эту женщину, которая нежданно-негаданно оказалась ее матерью.
Но еще больше она жалела себя. Когда-то мечталось: вот наступит такой день, найдутся ее родители. Все ребята в детском доме мечтали найти родителей.
Лере представлялась ее мать: тоненькая, белокурая, похожая на артистку Любовь Орлову из кинофильма «Цирк». Мать отыщет ее, и она, Лера, скажет: «Наконец-то…» И все будут завидовать ей, потому что нашлась ее мать да еще такая симпатичная…
А на самом деле все получилось иначе. Плечистая, в красной кофте, с подкрашенными глазами, женщина никак не походила на тот образ, что жил в воображении Леры…
Мать, глядя на Леру, то принималась снова плакать, то молча, судорожно комкала Лерин платок в руках. Она тоже вспоминала… Ее ли вина, что ей хотелось хотя бы немного счастья? Тот, отец Леры, которого звали Геной, уехал и даже не написал ни разу. Что о нем говорить: подлецом оказался. Но и другой, появившийся вслед за ним, был не лучше. И третий тоже. И четвертый. Иных она позабыла. Но все почему-то казались на одно лицо. И слова у них были одинаковые. Они приезжали в дом отдыха кто на десять, кто на пятнадцать дней. И каждый раз думалось: «Это он, настоящий, ее судьба, суженый…» Но кончался срок, одни уезжали, приезжали другие. Снова казалось: вот он, самый верный, единственный. И опять ошибалась. Она знала, многие посмеивались над ней, иная сердобольная подруга пыталась увещевать ее: «Сколько так можно, Галя? Пора бы свою семью завести». Она отвечала с вызовом: «Очень надо! Ходи за ним, обстирывай, а он все одно не оценит…» «И что же, — спрашивали ее, — так лучше?» «Ясное дело, лучше. Я сама себе хозяйка. С кем захочу, с тем' и буду, а носки и рубашки пусть ему законная стирает».
