И вот настала ночь, когда лейтенант решил приняться за раскопки — черная и вязкая, как похлебка калалу-джонджон[15]. Проработав несколько часов при свете электрического фонарика, он вырыл яму глубиной самое малое метра три. Внезапно в нее хлынула холодная струя. Судя по всему, Эрл наткнулся на подземный резервуар, полный кристально чистой воды, которая начала наполнять яму. Эрл почти падал от усталости, но после минутного колебания, подстегиваемый исступлением и страхом, он вновь схватился за кирку и принялся рыть канаву, чтобы отвести из ямы воду. Понадобилось два часа изнурительной работы по пояс в воде, чтобы осушить яму. Прерывистая струйка воды, бившая из подземного резервуара, внезапно иссякла. Эрл продолжал копать. С трудом преодолев слой каменистой породы, он почувствовал, что его кирка погрузилась в толщу рыхлого туфа. Время от времени он менял кирку на лопату, не давая себе ни малейшей передышки и обливаясь потом.
Внезапно он оглянулся и замер на месте, остолбенев от ужаса. В яме невесть откуда появилась огромная змея. Сверху раздался переливчатый смех. Он поднял голову. На него смотрела женщина, та самая, с которой он боролся в пещере и которую видел потом возле пруда с голубой водой. Он направил на нее луч своего фонарика. Она не шелохнулась. Сияя непостижимой красотой, она стояла недвижимо, словно древняя статуя, словно изваяние незапамятных времен. На ней не было ничего, кроме простой набедренной повязки.
— А ты не робкого десятка, раз осмелился потревожить гору Вьен-Вьен! — медленно произнесла она, и слова ее прозвенели, словно падающие одна за другой капли.
— …Ты не робкого десятка! — повторила она после минутного молчания.
— …Не робкого десятка! — бросила она в последний раз и скрылась. Змея, только что лежавшая в яме, тоже исчезла.
Эрл кое-как выбрался из своей траншеи. Заря уже высветлила небо; восток переливался волшебными оранжево-розовыми оттенками. Лейтенант быстро скинул с себя одежду и бросился в воду ближайшего пруда, чтобы хоть немного прийти в себя. Ему удалось стряхнуть с себя сонную одурь. Он вылез на берег и как бешеный помчался к своей хижине. Там он собрал все каменные топоры и глиняные черепки доколумбовой эпохи, которые ему удалось раздобыть, и выкинул их. Казалось, он был охвачен приступом того неизъяснимого исступления, зародыши которого таились, по-видимому, в самой почве этой загадочной страны. Ему казалось, что он еще слышит вдалеке женский голос, повторяющий:
