Нет. Санг Пхи нельзя видеть. Гораздо важнее заснять новую жизнь, рис, доставленный армией, привезенные утром матрацы для детей, а также ящики с китайскими патронами, которые остались после полпотовцев.
Конечно, остались, хотя большинство из них — это уже ящики из-под патронов. Они валяются в поле, рядами стоят у стен хижин, занимают северный край центральной площади. На каждом из них стоит надпись: 800. Нам это уже много раз объясняли. Это обращение «великого китайского брата» к «красным кхмерам», которое означает, что восемьсот миллионов китайцев на их стороне.
Я спрашиваю старосту, имеются ли поблизости свидетельства преступлений полпотовцев и можно ли их видеть.
Староста молча кивает и указывает на линию горизонта. Эти люди лежат на плотине, но там уже территория Пхум Такхи, надо будет поискать кого-нибудь, кто откопает и покажет.
Вызвались два беззубых старика с мотыгами и молчаливый парень в накинутой на плечи коричневой хламиде, И стайка полуголых детей. Выходим.
XXXIV. Был уже полдень. Земля, с которой четыре года назад стекли последние капли воды, пылала жаром, как внутренность доменной печи. Еще никогда в жизни я не испытывал столь чудовищной жары: временами мне казалось, что кожа у меня начинает покрываться пузырями ожогов. Сердце и легкие жили остатками кислорода. Голова была как свинцовая.
Мы прошли около полутора километров среди желтого сухого ада, на каждом шагу поднимая тучи пыли. На мертвом рисовом поле между двумя дамбами высился бесформенный бугор, заросший клочьями рыжей травы. Длина его была метров восемьдесят, а ширина — шесть, местами восемь метров. Крестьяне указали пальцами: здесь. Но прибежавшие следом дети лучше запомнили, где это происходило, и показали место на два метра правее. Два старика начали ковырять мотыгами ссохшуюся красную землю, затвердевшую, как бетон. Раскаленный воздух был неподвижен. Жара достигла пятидесяти градусов. В мутном небе кружили птицы. Полуденной тишины не нарушал ни один звук, кроме металлического скрежета мотыг. Старики быстро выбились из сил. Их сменил парень в коричневой хламиде, лицо которого все более и более мрачнело. Операторы прильнули к видоискателям.
Через двадцать минут, когда пот, смешанный с пылью, залепил нам веки слоем жгучей грязи, окаменевшая земля внезапно поддалась. Из-под мотыги пошел невообразимый смрад: я не предполагал даже, что нечто подобное может существовать в природе, хоть и принадлежу к поколению, которому запах разлагающихся трупов знаком с ранней юности.
