— Не остановят, — ответил Ржавый мыслям Харитонова и своим. — Уверен — не остановят…
Харитонов продолжал:
— Знаешь, я все думаю: отчего случилось? И мысль у меня одна нехорошая — не Скворцова ли тут причиной?
Ржавый изумился.
— Да как она могла бы? Соображаешь? Она ведь только записывала, что мы делали.
Харитонов кивнул головой.
— Вот-вот, сидит и записывает. Мы с тобой не в счет, а другие, видел, как относятся? Трясутся, как бы она секреты не выведала, что ли. А Сергей — парень молодой. Как бы он не пошел чего-нибудь выкидывать, знаешь, чтобы себя показать, — в шахте такие штуки опасны.
— Семеныч не даст, — возразил Ржавый. — Бывалый старик. — Соображения Харитонова показались Ржавому, однако, основательными, он невесело закончил: — Что гадать, толку от этого не будет. Сейчас меня один метан беспокоит.
Харитонов посмотрел на бензиновую лампочку в выбоине стены — кто-то принес ее в гезенк, Ржавый свою потухшую оставил на развилке. Обоим показалось, что около пока еще спокойного пламени начинает появляться знакомое голубоватое сияние. Харитонов пробрался к лампочке и задул ее. Гриценко выругался — это была его лампа, он, как и Ржавый, никогда не расставался с ней.
— Брось лаяться, Гриценко! — посоветовал Харитонов. — Свету и без нее хватает, а кислорода она берет больше человека.
Гриценко продолжал ворчать. Харитонов возвратился к Ржавому. Они лежали на земле, изредка перекидываясь словами. Скоро стала чувствоваться духота. Воздух в гезенке портился с поразительной быстротой. Харитонов пожаловался Ржавому на головную боль и шум в ушах. Ржавому было не лучше. Он молчаливо рассчитывал и прикидывал. Они сидят в гезенке не более часа. Этого срока недостаточно, чтоб подоспели спасатели от устья, находившегося в четырех километрах, а в пути еще могут встретиться всякие неожиданности. Да знают ли спасатели, где они укрылись? Синев мог их не встретить, а розыски по всем разработкам и ходам займут немало времени. Ржавый чутко прислушивался ко всем звукам — за наскоро сколоченными дверьми, запиравшими гезенк, простиралась каменная тишина. Кто-то нерешительно предложил выйти на свежую струю — может, она очистилась. Другие запротестовали — уже одно то, что воздух портится, показывает, что извне натекает углекислота, откроют они двери — углекислота хлынет волною…
Гриценко, раньше злобно огрызавшийся на всех, вдруг забушевал.
— Вот они — начальники! — орал он. — Ни одного не оказалось под землею, все по кабинетам спасаются. Одни мы за всех отдуваемся — работяги! А сколько его сиятельству главному инженеру твердили: опасно… Только засопит, поглядит сверху — все, проходи! Хоть бы один из них разок хлебнул… А сейчас заседают, планы строят, протокольчики об аварии. Еще мы виноваты окажемся по протокольчику. Будь она проклята, шахта эта! Ноги моей больше здесь не будет. Слышите? — прокричал он. — Всем говорю: спасусь — шахту к чертовой матери! И вам советую — пусть графья главные сами полезут за угольком!
