Невероятное количество одежды в гардеробной поражало. И абсолютно сбивало с толку. Наконец Роуан нашла пару мягких шерстяных брюк. Это были старые брюки, которые она носила целую вечность назад в Сан-Франциско. Она надела их и просторный, тяжелый с виду свитер.
Для весеннего вечера было довольно прохладно. И было очень приятно надеть снова любимые вещи. Кто, гадала Роуан, мог купить все эти милые платья?
Она расчесала волосы, закрыла глаза и подумала: «Ты ведь можешь его потерять, и причины к тому будут, если ты не поговоришь с ним прямо сейчас, если ты не объяснишь еще раз, если ты не победишь собственный инстинктивный страх перед словами и не подойдешь к нему».
Роуан отложила щетку для волос. Майкл стоял в дверях. Она не закрывала дверь ванной комнаты, пока купалась, и когда она посмотрела на Майкла, выражение его лица — спокойное, понимающее — принесло ей огромное облегчение. Она едва не заплакала. Но это было бы до нелепости эгоистично.
— Я люблю тебя, Майкл, — сказала она. — Я могла бы забраться на крышу и кричать об этом. И я никогда не переставала тебя любить. Это были просто тщеславие и высокомерие; а молчание… молчание было нежеланием души исцелиться и набраться сил или, может быть, необходимым отступлением, которого искала душа, как если бы она была некой самостоятельной сущностью.
Майкл слушал внимательно, слегка хмурясь, и его лицо было спокойным, но уже не таким невинным, как прежде. Его глаза были огромными, блестящими, но взгляд — твердым и затуманенным грустью.
— Сам не пойму, как я мог только что причинить тебе боль, Роуан, — сказал он. — Я действительно не понимаю. Просто не знаю.
— Майкл, не…
— Нет, позволь мне сказать. Я знаю, что с тобой случилось. Я знаю, что он сделал. Я знаю. Но я не понимаю, как мог винить тебя, злиться на тебя, вот так причинить тебе боль… Не понимаю!
— Майкл, это знаю я, — сказала Роуан. — Не надо. Перестань, не заставляй меня плакать.
— Роуан, я уничтожил его. — Голос Майкла упал до шепота, как это случается со многими людьми, когда они говорят о смерти. — Я уничтожил его, но этого недостаточно! Я… Я…
— Нет, не говори ничего больше! Прости меня, Майкл, прости за твою душу. И за мою тоже. Прости меня.
Роуан потянулась к нему и поцеловала, нарочно закрыв ему губы своими губами, чтобы он ничего не смог сказать. И на этот раз Майкл обнял ее, и в его объятии была вся его прежняя доброта, и прежнее мягкое тепло, и великая охраняющая нежность, что наполняла жизнь Роуан покоем, безопасностью, как это было тогда, когда они впервые занялись любовью.
