А что, если они никогда не вернутся? Страх нарастал, даже страх перед разного рода случайностями, что вдруг приходили ей на ум. Ерунда. Все вернутся. Но как ни крути, они отправились искать людей, которые вполне могут захотеть что-то с ними сделать…
— Не стоит сейчас беспокоиться, дорогая, — сказала Мэри-Джейн.
— Да, — согласилась Мона, резко открывая дверь.
Она побрела по мощеной дорожке к заднему саду. Было еще совсем не поздно, и солнце стояло высоко, бросая свет на лужайку под дубом, и так оно и должно было быть почти до вечера. Самое лучшее, самое теплое время в заднем саду.
Мона прошлась по траве. Они должны быть похоронены вот здесь. Майкл подсыпал сюда земли, и тут выросла самая молодая, самая нежная трава.
Мона опустилась на колени и растянулась на земле, ничуть не беспокоясь о своей прекрасной белой рубахе. Рубах было так много… Вот что значило быть богатой, и Мона уже прочувствовала это, потому что имела так много всего и ей не нужно было носить дырявую обувь. Она прижалась щекой к прохладной земле и траве, и ее просторный правый рукав упал рядом с ней, как парашют, спустившийся с небес. Мона закрыла глаза.
Морриган, Морриган, Морриган… Корабли пересекали море, над ними горели факелы. Но скалы выглядели такими опасными. Морриган, Морриган, Морриган… Да, вот каким был тот сон! Бегство с острова на северное побережье. Скалы были опасными, а в глубине шотландских озер жили чудовища…
Мона услышала, как кто-то копает землю. Она не спала, она смотрела через лужайку на тигровые лилии и азалии в отдалении.
Никто ничего не копал. Игра воображения. «Это тебе хочется их выкопать, тебе, маленькая ведьма», — подумала Мона. Она была вынуждена признаться себе, что было весело играть в маленьких ведьм с Мэри-Джейн. Да, хорошо, что она приехала. Пусть себе ест хлеб.
Веки Моны опустились. И случилось нечто прекрасное. Солнце ударило в ее закрытые глаза, как будто ему перестали вдруг мешать какая-то большая ветка или облако, и свет превратил тьму в яркое оранжевое сияние. Мона почувствовала, как ее обливает теплом. Внутри ее, в животе, на котором она пока что могла спать, нечто снова шевельнулось.
«Мое дитя».
Кто-то снова пел детскую песенку. Да, это, должно быть, самая старая детская песенка в мире. Это ведь был староанглийский? Или латынь?
— Будь повнимательнее, — сказала Мона. — Я хочу научить тебя пользоваться компьютером еще до того, как тебе исполнится четыре года, и хочу, чтобы ты понимала: ничто не помешает тебе стать тем, кем ты захочешь стать. Ты меня слушаешь?
