Но Димку вдруг осеняет.
— Так, значит, она на буровой живет, не в поселке?
— Ну-у. И мы вот с бульдозером туды перевелись. К перевалу впритык, значить. Растет народонаселение на буровой-то…
«Тут всего два километра, — рассуждает про себя Димка. — Если бы Леля захотела, она смогла бы пешком поспеть к Новому году, встретить его дома в тепле, по-человечески. Ей просто не захотелось оставлять меня одного. А правду сказать не смогла, не поверила в меня, убежала…»
Димка понимает, что ему положено презирать ее за обман. Ведь он поверил ей, как, впрочем, поверил бы всему, даже если бы она сказала, что земля имеет форму куба. Помимо воли, у него остается такое ощущение, будто он прикоснулся к чему-то светлому и чистому и сам от этого стал добрее и лучше. Он чувствует; что ледяная броня, которой он оброс на лесных дорогах, начинает постепенно таять, и чистая вода капает с нее, как весною капает с крыш. «Пупса-то и мандарины эти дочке везла, — думает он. — Все ясно».
— Ну, будь здоров, дядя Миша. Освобождай! Мне скорей надо.
— А как же насчет литров тех самых, которых, значить?… Отменяются?
— Ни в коем разе, старина. Свое получишь! Димка включает скорость, слегка сдает машину назад и потом рывком выводит ее на дорогу.
— Спроть насосной, значить! — кричит ему вдогонку старик и машет замусоленной ушанкой.
Груженый ЗИЛ, как атакующий танк, взрывает перед собой снег. Димка давит на газ и так сжимает баранку, что у него начинают неметь пальцы. Ну, скорей же! Теперь ему кажется, что под горячим капотом стучит не мотор, а его собственное сердце.
На востоке, над пологим хребтом, начинает наливаться заря. Потом краски густеют все больше, и небо становится ярко-оранжевым, как мандариновая корка.
