Я уверена, дорогая Мария Ивановна, что вы меня не выгоните, но вместе с тем знаю и то, что вы сами живете трудом, следовательно кормить и одевать лишнего человека, не можете… Если бы только хозяин согласился отдать мне хоть половину моего жалованья, то пока я найду какой-нибудь заработок, я бы спокойно прожила у вас, но теперь… Теперь… Это немыслимо… О, Господи! Что я стану делать! Куда мне деваться!
— Прежде всего не волнуйся и не плачь; слезами горю не поможешь, — отозвалась Мария Ивановна; — как бы не были ограничены наши средства, мы тебя отсюда не отпустим, пока не придумаем, что сделать, чтобы тебе было лучше; вот погоди, Миша сейчас придет, он что нибудь да посоветует.
— Разве он не в гимназии?
— Нет, сегодня у них почему-то классы начинаются позднее, и он пошел на чердак позаняться с "Орликом" и "Красавчиком"; он скоро, скоро воротится.
Миша, действительно, скоро вернулся с чердака, и, узнав обо всем случившемся, в первую минуту хотел даже не идти в гимназию, а прямо бежать к содержателю цирка требовать уплаты жалованья Гаши, но затем, подумав, что хозяин со своей стороны тоже, пожалуй, прав, решил, что прежде, чем действовать, надо хорошенько все обдумать.
— Конечно, он не должен был бить тебя, но было бы лучше устроить так, чтобы он добровольно согласился выдать тебе расчет, возвращаться же к нему ты не должна ни под каким видом; не правда ли, мамочка? — добавил он, обратившись к матери.
— Совершенно верно, но согласится ли он отпустить Гашу? Ведь ее выход на сцену тоже заранее объявлен в афишах.
— Если он ее выгнал, значит, она ему не нужна.
— Это он мог сказать под влиянием минутного раздражения.
— Нет, Мария Ивановна, это не беда, — вмешалась Гаша; — запас напечатанных афиш кончается через двое суток, т. е. как раз накануне того дня, когда мы предполагали перекочевать в соседний город; заменить же меня может Люба, его младшая дочка; она это делает иногда ради забавы, хотя мать ее всегда этим очень возмущается, боясь, чтобы Люба не оборвалась с каната; но два то раза, уж верно, позволит… Меня заменить — как видите, можно, не то, что голубка "Коко", но в общем все-таки трудно… Что я буду делать? О, Господи, Боже, помоги мне!
Бедная девочка снова залилась горькими слезами; Миша облокотился к стене и задумался; несколько минут продолжалось общее молчание. В комнате царила полная тишина, нарушаемая только мерным стуком маятника висевших на стене часов.
— Гаша! — вскричал вдруг Миша, приложив палец к своему лбу, — я нашел способ все уладить.
