— Чего это ты все пишешь, Петька? — спрашивает Чапаев у своего верного оруженосца.
— Оперу пишу, Василий Иванович, — отвечает Петька.
— Оперу? — удивляется Василий Иванович. — Про кого?
— Про тебя, про комиссара, про Анку… Опер сказал: про всех напиши.
Опер, как вы понимаете, это — оперуполномоченный. По-лагерному — Кум.
Анекдот этот мне вспомнился в связи с тем же героем, которому посвящен мой предыдущий рассказ.
Как я уже говорил, вскоре после войны генерал армии С.М. Штеменко стал начальником Генерального штаба. Достичь этой высокой должности и удержаться на ней ему, надо полагать, помогли те самые свойства его личности, благодаря которым он получил свое прозвище: «Штеменко-денщик». Поэтому все были удивлены, когда Сталин вдруг снял его с этого высокого поста и отправил на понижение. Удивлен был и непосредственный начальник генерала — министр Вооруженных Сил маршал Василевский. И даже позволил себе поинтересоваться у Верховного, чем прогневал его известный своей услужливостью и исполнительностью нач. Генштаба.
— Да ну его, — ответил Сталин. — Надоел… Всё пышет, и пышет, и пышет… Про всех пышет… И про тебя тоже пышет, — ткнул он в маршала трубкой.
Из истории этой мы можем заключить, что словом «денщик» служебная и личная характеристика генерала отнюдь не исчерпывалась. Ко всему прочему он был, как оказалось, еще и порядочная шельма. Так что прозвище, которое так прочно к нему прилепилось, было метким вдвойне.
Всю свою советскую жизнь я был невыездной. Границу большой зоны впервые пересек в 1987-м году, когда железный занавес уже был разгерметизирован.
И вот еду я в дивной какой-то иномарке вдоль Рейна. Машину ведет милая молодая дама.
— А это, — говорит она, — замок нашего графа.
Оглядев очередную средневековую достопримечательность, я спрашиваю:
— А что там сейчас?
Она пожимает плечами:
— Там живет граф.
Осенью 1956-го года Константин Георгиевич Паустовский впервые в жизни оказался в Париже. Вспоминая об этих нескольких незабываемых днях, он с какой-то особой нежностью говорил об одной русской женщине, с которой ему там довелось познакомиться. Она принадлежала к так называемой первой эмиграции: родители увезли ее в Париж, когда ей было три года. Рассказывая о знакомстве с ней, Константин Георгиевич всё время повторял, что он испытывал прямо-таки физическое наслаждение, слушая ее русскую речь — необыкновенно чистую и какую-то по-особенному певучую. Он сказал, что сперва даже стеснялся говорить с нею. Он выразился так:
