– Может, маневры? Откатка, загон?
– Может, и маневры. Хрен их разберет.
– В любом случае сейчас легче будет – литерный ты нашел, квадрат знаем. Дождемся сейчас наших, к утру в тумане выйдем на литерный, сфотографируем, отметим, нашим доложим…
– … Голубя почтового отправишь? Или сам посыльным побежишь? – съязвил сержант, сплюнул и обнял колени. – Рации нема. Да и средств уничтожения тоже. Так бы самим вдарить по литерному.
– Чем? Вась, чем ты огромный танк с его полуметровой броней собрался пробивать? Охраны там много?
– Батальон, судя по всему. Не считая зениток.
– Да-а, рацию бы достать… Но ты уже герой, тебе орден полагается и увольнительная домой за обнаружение литерного. Красава!
– Ага… орден горбатого и путевка в жизнь. В Магадан, бляха муха! Тут разобраться бы… чую, что-то здесь не так… Как-то все у них открыто и замысловато. Нет чтобы скорее доставить «чудо-оружие» до фронта, они уже месяц в Пруссии околачиваются. Обратно таскают его. Будто специально навлекают авиацию и нас, диверсантов, на свою штучку. А, Шишкин?
– Да уж… Как-то странно все это, товарищ сержант.
– Ладно, лейтенант разберется. Нам нужно провести ревизию снаряжения и выработать варианты получения рации. Чего языками молоть зазря?! Пока наших ждем, хоть что-то сделаем.
– Правильно. Но… – Шишкин улыбнулся, пожал плечо товарища. – Рад встретить тебя, Вась! И молорик ты, что литерный нашел. Полдела уже в кармане.
– Ага. Что там у нас с оружием и припасами?..
* * *
«Пе-2» догорал в поле, вокруг суетились немцы, лаяли собаки. Виднелись пара верховых, три-четыре мотоцикла, одна бронемашина и взвод солдат. Мысль о том, что самолет разбился вместе с пилотами и волкодавами НКГБ, а он, ветеран-железнодорожник, остался один на этой проклятой чужой земле, гнобила Сергачева пуще любой другой.
Он не умел воевать в тылу фашистов, не знал, куда ему идти, что именно делать – голова будто распухла и стала не своей. Ничего здравого не лезло в нее, руки-то тряслись, как у немощного старца, а тут еще немцы. Вон они, во всей своей красе, – важные, деловые, грозные! У себя на земле, в глубоком тылу, бравые и смелые, когда сбивают самолеты и тешатся над трупами летчиков.
Семен Степанович опустил бинокль, уткнулся лицом в мокрый мох. «Что делать? Как быть? Я один… Один!.. Кого бомбили в полночь? Где остальная авиация? Вот позор! Вот же, будь неладна эта… Эта… Кто? Командировка? «Крыса»? Война?! Чего они стреляют? В кого? Поди, добивают раненого пилота… Сволочи! Мразь фашистская. Не-е, нужно вам задать урок… Нужно выполнить задание Родины. Собраться… Соберись, тряпка! Вспомни инструкции… Что сначала необходимо сделать? Давай, пенсионер, думай, вспоминай…»
