Прочтено жене и второе письмо.
— Какие такие облака на башню натыкаются? Что ты врешь?! — удивленно спросила та.
— Пущай. Ну что за важность! Главное мне, чтоб Ольгу-то Тарасьевну раздразнить. Да давеча и на самом деле одно облако…
— Ничего я не видала. И наконец, про Америку…
— Да брось. Ну, теперь кому?.. Теперь напишу Скалкину, — сказал Николай Иванович и стал писать. В письме стояло:
«Из дальних французских стран, среди бушующей бури на Эйфелевой башне, посылаю тебе, Иван Лукьяныч, свой поклон. Насилу поднялись. Ветром так качало, что просто ужасти. Ежели тебе на пароходе было страшно, когда вас качало ветром во время поездки на Валаам, то тут во сто раз страшнее. Жена упала даже в обморок, но ее спас спиртом один англичанин. А я ни в одном глазе… Эйфелева башня в десять раз выше петербургской думской каланчи, а наверху флаг. Мы сидим около этого флага и пьем шампанское, которое здесь дешевле пареной репы».
— Для чего же ты врешь-то все? — заметила мужу Глафира Семеновна, когда письмо было прочитано.
— Душечка, да нешто он может узнать, что я вру? Пущай… Так лучше… Зависти будет больше. Ведь и Скалкин бахвалил, что поедет за границу на выставку, однако вот не попал, — отвечал Николай Иванович. — Кому бы еще написать? — задумался он.
— Да брось ты писать. Давай я только маменьке напишу, — сказала Глафира Семеновна, придвинув к себе карточку, и принялась писать, говоря вслух:
«Любезная мамаша, здравствуйте. Вчера мы благополучно приехали в город Париж, а сегодня в воздушной карете поднялись на Эйфелеву башню…»
— А сама зачем врешь? — попрекнул жену Николай Иванович. — Даже маменьке родной врешь. Какая такая воздушная… карета?
— А клетка-то, в которой мы поднимались? Ведь она воздушная… ведь мы по воздуху…
— Врешь!.. По рельсам катились.
— Но все-таки ведь наверх, на воздух взбирались, а не на гладком месте.
— Пиши уж, пиши… Бог с тобой!
— Пожалуй, я слово «воздушной» зачеркну…
— Да ничего, ничего. Напиши только, что птицы так и гнались за нами.
— Зачем же я буду писать, чего не было?
— Ну, тогда я напишу Терентьевым, что тебя на высоте большой орел клюнул и чуть шляпку с тебя не сорвал, но я его убил зонтиком.
— Нет, нет… маменька испугается. Она и так плакала, когда мы уезжали, и беспокоилась обо мне. Надо ее успокоить.
«Обнимаю вас и целую с высоты Эйфелевой башни ваши ручки и прошу родительского благословения, навеки нерушимого. Погода отличная, и тут совсем не страшно. Николай Иваныч также целует вас». Вот и все…
