– С кем связался? С жидовней! С контрой! Хочешь сгнить в тюрьме?
Петька молчал, втянув голову в плечи, изредка робко прикрываясь согнутой в локте рукой.
Из их комнаты в ночной тишине все чаще доносились громкие вскрики и плач. Я просыпалась. Долго, чуть не до рассвета, не могла уснуть. Ворочалась, лежала, вперив бессонный взгляд во тьму.
Жуткий страх и безысходность нарастали во мне. И я, словно избавления, ждала рассвета.
В одну из таких ночей, уже под утро, я услышала тихий шорох.
Кто-то осторожно скребся в нашу дверь. Я соскользнула с постели:
– Кто там? – прошептала, прижавшись губами к замочной скважине.
– Что случилось? – тотчас вскинулась чутко спящая тетка.
– Это я, Нинка Колыванова.
Тетка опрометью подскочила к двери.
– Не смей, – она сбросила мою руку с крючка. – Что вы хотите?
Что вам от нас нужно? – просипела каким-то севшим то ли от страха, то ли со сна голосом.
– Пустите на минутку, – вновь донесся из-за двери голос Колыванихи.
Тетка, придерживая дверь рукой, с опаской откинула крючок.
Колываниха в растерзанной рубахе с распущенными волосами переступила порог и рухнула на колени.
– Прошу вас Христа ради. Уходите отсюда. Уходите, пока целы.
Мой хозяин сегодня грозился вас прибить. Еле удержала. Девчонку вашу видеть не может. Ненавидит люто. Говорит, мол, она Петьке всю жизнь спортила.
– Что? – в страхе начала пятиться тетка, а Колываниха, елозя коленями по полу, двигалась следом за ней и все норовила ухватиться за край теткиной рубахи:
– Христом Богом прошу, уходите. Он ведь и вас пришибет, и сам сядет, – тихо всхлипывала она, – как я одна, без мужика, детей буду поднимать?
– Вон! – внезапно вскрикнула тетка, – вон отсюда, – и начала лихорадочно выталкивать Колыванову за порог.
Трясущимися руками тетка зашаркала засовом, все никак не могла попасть в проем. Наконец закрыла. И тогда бросилась к окну.
Ставня поддавалась туго, со скрипом. Она налегла на нее всем своим тщедушным телом, плотно захлопнула и щелкнула шпингалетом, казалось, тем самым пытается спасти нас и себя от этого страшного и жестокого мира.
С этой ночи я почувствовала, что ужас свил гнездо в моей душе.
Я корила себя за это. Ненавидела. Проклинала. Но ничего не могла поделать. Мой ум метался в поисках той крохотной, еле заметной щели, через которую можно было бы продраться в другую жизнь.
Но везде, точно загнанный зверь, я натыкалась лишь на красные флажки облавы. И тогда безысходность и отчаяние накрывало меня своим душным мохнатым пологом. Как знать, быть может, потому я с такой злобой и яростью набрасывалась на тетку, как бы вымещая на ней свое отчаяние. А она вновь стала запираться на все замки и запоры. Но теперь уже не только на ночь.
