Теперь тетка пробегала по двору, не поднимая глаз. Кивала соседям и стремглав кидалась в спасительный полумрак парадного, насквозь пропахшего кошачьим выгулом. Она взбегала по лестнице, лихорадочно щелкала ключом в замочной скважине и лишь в душной темноте крохотного коридорчика с облегчением вздыхала.
Но случались дни, когда дорогу ей перегораживала Малицина.
– Ну как там ваша запевала поживает? – со значением спрашивала она. Высокая, широкая в кости, казалось, утесом нависала над щуплой маленькой теткой, которая тотчас цепенела под ее взглядом.
– Мой Серожа говорит, что этих, – Малицина кивала на зловонный провал арки, ведущей на черный двор, и презрительно морщила губы, – вышлют в двадцать четыре часа. Как были белогвардейской контрой, так и остались. Остальных – под суд, – и, окинув тетку с ног до головы карающим взглядом, оборачивалась в сторону колывановских окон. – Наплодят детей, как котят, а на путь поставить не могут. Ума не хватает.
О чем бы ни толковали, в ней всегда прорывалась та боль, что нестерпимым огнем днем и ночью жгла ее душу. Обегавшая тайком от мужа всех врачей в нашем городе и бабок-знахарок в окрестных селах, она уже давно отчаялась родить ребеночка. Оттого, быть может, и ненавидела лютой ненавистью семейство Колывановых, по поводу и без повода шпыняя безответную Колываниху.
Обрядившись в какую-нибудь обновку, подходила к их низкому, шаткому заборчику и, вызывающе блестя глазами, начинала громкий разговор:
– Вот справили мы себе с Серожой коверкотовые пыльники, – она охорашивалась, гордо поводя плечами, – чем не жизнь? Что хотим – едим, что хотим – пьем, – и бросала долгий презрительный взгляд на крохотное колывановское подворье. – Другие бабы мужика дитями удерживают. Пусть ледащий, пьющий, лишь бы в бруках.
Вот и рожают, что ни год. Нищету плодят.
Боязливая Колываниха при виде Малициной норовила прошмыгнуть в комнату, А Колыванов тотчас шел в бой:
– Это кто ледащий, кто пьющей? Я, что ли? Да если хочешь знать, весь двор вот этими руками держится, – он совал ей через заборчик квадратные короткопалые с плоскими ногтями ладони.
Двор мгновенно пустел. Словно в одночасье вымирал.
– Думаешь, если муж милиционер, власти служит, так тебе все можно. Погоди, шкура, и на тебя найдем управу.
– А чё ты мне можешь сделать? – свысока бросала Малицина.
И ставя точку в споре, небрежно, словно бы мимоходом толкала шаткий заборчик, который трещал своими хрупкими перекладинами-суставами под ее яростным напором. – Ты вона лучше, чем детей строгать, хозяйством займись. Во дворе грязи по уши.
