– Пришла-таки, побродяжка! Ну что застряла внизу? Заходи! Гостем будешь! Через минуту из окон малицинской комнаты слашался звенящий голос сестры:
– Зачем тебя я, ми-лы-й мой, узна-а-а-ла?
– Ой-й! – не то всхлипывала, не то подпевала ей Малицина в конце каждого куплета.
В полдень сестра возвращалась домой, нагруженная добычей. С шумом вздыхая, как хорошо поработавший человек, выгружала из карманов своего платья блины, крутые яйца, куски пирога, слипшиеся карамельки и монпасье. «Быстрей ешь», – говорила она и тотчас отворачивалась от своего богатства. В эти минуты я понимала, как нелегко ей было, в какую трудную борьбу она вступала сама с собой. От тетки эти походы тщательно скрывались. Да ей и не до того было. С утра до вечера добывала хлеб насущный, моя и натирая полы в самой большой библиотеке города. Обходясь сама на завтрак, обед и ужин пустым чаем с бубликами, искренне считала три картофелины и тарелку супа – царской едой.
Однажды сестра вернулась домой, когда часы на городской башне уже пробили два и мне пора было собираться в школу.
– Где тебя носит? – набросилась я на нее.
– Картошка осталась? – спросила сестра, словно не слыша моего вопроса.
Она быстро и ловко принялась очищать от кожуры холодную картофелину. Макая ее в крупную желтоватую соль, стала жадно есть.
– Выкладывай! Что случилось? – начала выпытывать я.
Сестра внезапно перестала жевать и, округлив глаза, почти шепотом сказала:
– На черном дворе, в боковухе, поселились французы. Фамилия их Филиповы. Мальчишка с девчонкой болбочут не по-нашему. Не веришь?
Она вынула из кармана крохотную ажурную брошь-башенку, сплетенную из тонкой блестящей проволоки.
– Cмотри, что подарили.
– Эйфелева башня, – ахнула я в изумлении.
Сестра важно кивнула. И тотчас по-взрослому пригорюнилась:
– Живут очень бедно. На обед едят хлеб с маргарином и пшенную кашу.
С этого дня, подталкиваемая каким-то смутным чувством, я стала, словно бы невзначай, все чаще и чаще заглядывать в маленькую пристройку, что примостилась в тупике черного двора, между сараями и котельной. Вначале пыталась зазвать с собой сестру. Одной было неловко. Но сестра упорно отнекивалась:
– Вонь! Скукотища!
Раньше я обходила этот двор стороной. Минуя черную угрюмую подворотню, ведущую в него, притаивала дыхание, брезгливо отворачиваясь в сторону. Удушающий запах падали тугой волной накатывал оттуда. Посреди двора, мощенного булыжником, громоздились железные мусорные баки. Рядом с ними тускло лоснилась от жира чугунная решетка слива. Сюда выплескивали помои, выносили обглоданные добела кости, объедки голоногие распаренные посудомойки и разгоряченные жаром котлов повара из пельменной.
