После смерти Бера, Наум посадил в будку вместо себя какого-то инвалида. И с той поры появлялся лишь изредка. Однажды, когда уже смеркалось, Рут увидела как сын направляется к сапожной будке. Ей почудилось, что он стал хромать еще больше, и жалость пронзила её. Она долго ждала, когда он, наконец-то, выйдет. Рут хотелось ещё раз проводить его взглядом. Но, так и не дождавшись, уснула, прикорнув на подоконнике. А когда проснулась среди ночи, в будке горел свет. Узкий луч пробивался через ставни на улицу, погруженную во тьму. Было так тихо, как бывает только заполночь, когда всё погружено в глубокий сон. Ей стало не по себе. Выйдя из дома и неслышно перейдя через дорогу, Рут прильнула к щели между ставнями. При тусклом свете лампочки она увидела Нюмчика и Турина, сидящих друг против друга. Их разделял низкий верстак.
Турин пересчитывал деньги. Потом, собрав в пачку, подровнял её и положил в карман.
– С завтрашнего дня мы не знакомы, – донесся до Рут его резкий голос.
– Что случилось? – вскинулся Наум, – ты хочешь больший процент? Думаешь, я все кладу себе в карман? Смотри, во что нам обходится материал и работа, – взяв обрывок бумаги и карандаш, начал поспешно писать на нём.
– Оставь свои расчеты. Они теперь не нужны! – резко оборвал Турин – Но я запустил пошив кошельков и сумок из обрезков кожи.
Первая партия уже пошла в продажу. Это будет золотое дно, – напористо произнес Наум.
– Знаю. Мне сообщили. С размахом работаешь, парень. Но ты ничем не рискуешь. По тебе все равно давно уже плачет тюрьма. А у меня – партийный билет, служба…
– Нет! Я так просто свое дело не отдам! – хрипло произнес Наум. – И будка оформлена на меня. Я здесь хозяин и никуда отсюда не уйду!
– Хозяин! – хмыкнул Турин. – Забыл, кто ты есть?! сегодня ты – хозяин, завтра – арестант. Всё! Сворачивайся! По старой дружбе даю месяц сроку! – Турин встал, резко отодвинув стул, и Рут отпрянула от будки.
Остаток ночи она проворочалась в постели. Сон сморил лишь под утро. И приснился Бер – молодой, красивый, веселый. На руке у него сидела сизая голубка. Её оперение в свете солнца отливало стальной синевой. А когда пристально вгляделась, то увидела, голубка – это она, Рут.
С этого дня начала собираться в последний путь. Перестирала и перегладила бельё, до блеска начистила кастрюли, перетряхнула шкаф и кладовку. Только антресоли, как и при жизни мужа, оставила нетронутыми. Бер строго-настрого запрещал домашним копаться в его вещах. И когда дом засиял чистотой, села у окна, опершись грудью на подоконник. Она вглядывалась в идущих людей. Ей не хотелось ни о чём думать. Казалось, душа замерла в ожидании своего часа. Внезапно её сознание обожгла мысль: «Рут, ты готова покинуть этот мир. А кто поможет твоему сыну? На чьи плечи хочешь ты переложить свою заботу? На плечи Господа Бога? Но разве нет у него другого дела кроме Ямпольских?» Ночью жители квартала проснулись от огненного зарева – горела сапожная будка. Пламя то затихало, то принималось бушевать с новой силой. Рут глядела из окна тамбура на полыхающий огонь.
