Однажды кто-то схватил меня за полу пальто. И тотчас со всех сторон потянулись худые, дрожащие, сморщенные ладони:
– Подай что-нибудь. Подай!
Я огляделась и замерла в испуге. На ступенях полуразрушенной синагоги сидели и лежали оборванные, измождённые старики. Среди них был Гутман. Он встретился со мной взглядом и быстро юркнул за чью-то спину. «Так вот откуда эти крохотные луковки, эти полусгнившие картофелины, эти крохотные корочки хлеба». Я помчалась, не разбирая дороги. Сзади, в мешке, закряхтел и заплакал мальчик.
И настал день. Я осталась одна на топчане. Теперь могла растянуться, могла вольготно разбросать руки, лечь на спину. Но я теснилась у самого края, не смея занять место мамы и Эли. «Как вы там без меня? – тихо роняла в пустоту. – Не скучайте. Скоро приду.
Жду своего часа».
С раннего утра выходила на улицы гетто. Брела, заглядывая в лица прохожих:
– Вы не видели здесь мешка? С заплатой на боку? Там мой сын Эля.
Люди отворачивались, прятали глаза, спешили от меня прочь.
Иногда слышала за своей спиной приглушенный шёпот:
– Это та самая, которая потеряла ребенка в облаве. Затоптали.
И тогда из горла против моей воли вырывался сиплый клёкот. Я вздёргивала плечи и растопыривала локти. Мне казалось, что за спиной тонко вскрикивал мой мальчик.
– Ч-ш-ш, – выталкивала из себя, – а-а-а, – не то пела, не то плакала, не разжимая губ.
А ноги неудержимо несли меня к юденрату, к тому месту, где совсем недавно в штабеле тел лежала мама. «Ты ругала меня за то, что я – безбожница, – беззвучно кричала в никуда, – теперь ты у престола твоего Всевышнего. Так пусть ОН ответит тебе, почему не уберёг нашего мальчика!» – «Разве на всех может хватить ЕГО милости? – робко всхлипывала мама. – Посмотри, сколько вокруг горя».
Домой я приходила затемно. У порога метался старик Гутман.
– Где ты ходишь? Ты что-нибудь сегодня кушала?
Борух пытался заглянуть мне в лицо. Я проходила мимо и опускалась на топчан. Сложив по-бабьи руки на животе, он начинал жалостливо тянуть:
– Златка! Скажи хоть слово! Ты теряешь разум, моя девочка! – Потупившись, я враждебно молчала. Однажды, заискивающе улыбаясь, взял меня за запястье:
– Послушай одну майсу (историю). Знаешь, что такое ум для еврея? Это его войско – раз, это его земля – два, это его наследство – три, это – его учитель, это – его радость жизни. – Старик, поочередно загибая мои пальцы, собрал их в кулак и потряс им в воздухе.
– Ну а теперь отбери всё это! С чем останется еврей?
