— Надеюсь, вы помните инструкцию? Начальник вашего отдела сегодня же должен быть поставлен в известность.
Он не может отказать себе в удовольствии пнуть пойманного им и поверженного врага. В переводе на человеческий язык это означает — сдать пропуск до выяснения обстоятельств.
И вот я стою перед столом Кислева. В кабинете кроме нас двоих — ни души.
— Борис Евсеевич, — произношу упавшим голосом, — у вас из-за меня скоро могут быть неприятности.
— Они уже есть, — сухо говорит он и демонстративно отключает телефон.
— Значит, вы все знаете?
— И даже больше того, что вам сегодня сообщили. Вы помните наш уговор по поводу заявления?
Лицо Кислева непроницаемо. В его голосе ни тени неловкости. И я чувствую, как дрожь волной пробегает по моему телу. Он тычком подталкивает к краю стола чистый лист бумаги и глазами показывает на ручку:
— Это в первую очередь в ваших интересах. Волчий билет вам ни к чему.
Пристально смотрю ему в глаза и вдруг понимаю — он в сговоре. Сейчас будет разыгран обряд жертвоприношения. Мои руки и ноги уже связаны, костер давно сложен, нож занесен, но Ангела Господня ждать неоткуда. Во мне просыпается дедово заклинание «Шануй себя!». Нервно чиркаю: «Прошу уволить», подпись, дата.
— Не забудьте сдать пропуск, — приказывает он.
Я кладу на стол кусок картона с красной полосой, запаянный в целлофановый гробик — символ моей былой причастности к великим свершениям.
— Мне нужна моя трудовая книжка. Прямо сейчас. Я хочу сегодня же уехать.
— Так быстро это не делается, — безразлично роняет Кислев. — Через пару дней придете на проходную, вам ее выдадут.
Он ставит свою аккуратную четкую подпись на моем заявлении, подключает телефон и демонстративно начинает листать какие-то бумаги. Все! Я вычеркнута из его жизни. Я изгнана из Дубровска. Холодное бешенство охватывает меня. С яростью вглядываюсь в черты его лица: крутая горбинка носа, плотоядные губы, выглядывающие из гущи щегольских аккуратно подстриженных усов и эспаньолки. А фамилия! Кислев — месяц Хануки. Ослица! Куда ты смотрела все эти годы? Разве дед не втолковывал тебе: «Главное — фамилия! Малкины, Блохи, Варшавские, Блюмины — это все наши люди».
— Скоро Песах, Борис Евсеевич, — произношу как можно громче и внятней, многозначительно кивая на телефон, который сейчас, без сомнения, со злорадным азартом прослушивается отставником, — как говорят наши с вами соплеменники: «В следующем году в Иерусалиме». Так что у нас с вами есть шанс встретиться.
