И он двинул назад, на поле, а я остался, весь красный. Я хотел что-то возразить, но, прежде чем я успел открыть рот, Сок Дэ был уже на другом конце поля. Я сделал над собой усилие и ещё раз спокойно осмотрел свои окна. На нескольких рамках слева действительно были потеки грязной воды. Я подумал, что хорошо, что я не начал спорить, и принялся за эти пятна. По ходу дела я заметил ещё несколько потёков и пятен, стал их отчищать — и потому доложить о готовности смог только спустя значительное время. К тому времени уже все, кто был занят уборкой — и в классе, и во дворе, — освободились и отправились на поле. За одну команду играло тринадцать человек, за другую одиннадцать — это всё были самые спортивные ребята в классе, и играли они настоящим кожаным мячом, бог знает откуда взявшимся в то время. Чтобы не прерывать матч, который был в самом разгаре, я решил подождать. Когда Сок Дэ забил гол, я подошёл к нему и сказал, что всё готово. И в этот раз, как и в предыдущий, Сок Дэ без проволочек пошёл за мной. Однако результат оказался всё тот же.
— А вот тут мушиное дерьмо — ты это видел? Давай-ка отмой его и ещё вот эту грязь в углу.
На этот раз я не вытерпел и выразил робкий протест. Я показал ему на окна, которые мыли другие ребята, но Сок Дэ холодно прервал меня, даже не взглянув на эти окна:
— Они — это они, а ты — это ты. Твою работу я принять не могу.
Его тон давал понять, что я — это особый случай, который требует очень тщательной проверки. Видя, что ничего не поделаешь, я снова влез на подоконник и тщательно исследовал каждый уголок всех тридцати двух окошек. На этот раз я уже не ждал, что меня похвалят: мне хотелось только, чтобы он принял мою работу.
Но и в третий раз Сок Дэ к чему-то придрался и заставил меня переделывать. Я улыбался жалкой, заискивающей улыбкой, но всё без толку. Он сказал, что работу принять не может, и отправился вместе с другими купаться на близлежащую речку. Они ведь вспотели, пока играли и бесились, — солнце ещё светило вовсю, хотя была уже осень.
Я же залез на подоконник в четвертый раз и взялся за свои окна. Но сил у меня уже не было, мне было трудно пошевелить даже пальцем. Я сел на подоконник и безвольно смотрел, как Сок Дэ и ребята уходили через задние ворота в сосновую рощу, исчезая в дымке. Я понимал теперь, что, как бы я ни работал, это ничего не изменит, всё зависит от воли Сок Дэ и делать что-то не имело смысла.
Солнце уже клонилось к закату, школьный двор затих, никого не было видно. Только один из учителей шёл домой, и его шаги казались до странности громкими. Меня подмывало всё бросить и тоже уйти домой. Я уже не хотел бороться, но и терпеть всё это тоже не было сил. Но когда я представил себе, как завтра учитель, выслушав рапорт Сок Дэ, вызовет меня к доске и задаст мне трёпку перед всем классом и какое при этом будет у старосты выражение лица, — то я всё-таки решил остаться. Может быть, это было подло, но я решил дождаться Сок Дэ и показать ему — раз уж он так хочет увидеть, как я мучаюсь, — что мне так худо, что дальше некуда. Размажу слёзы, покажу, что я подавлен, а он смилостивится — вот такой у меня был план.
