«Я просил бы вас, если это, конечно, возможно, — писал хэр Ройш, — разрешить проблему без потакания дурным склонностям Охраны Петерберга. Пора ограничить себя в кровавых расправах, поскольку целесообразность оных…»
— Андрюша! Андрей Миронович, вы… вы что это, всерьёз?
Мальвин отложил письмо хэра Ройша и посмотрел на старших Ивиных в задумчивости. Вопрос о серьёзности намерений показался ему на редкость нелепым. Нелепым и протухшим, как часть сгинувших от неправильного обращения запасов мяса для города. Ещё неделю назад — до второго расстрела — вопрос этот имел смысл, хоть и успел порядком надоесть. Теперь он звучал сущим анахронизмом, не в меру припозднившимся эхом прошлой жизни.
С другой стороны, Мальвин ведь тоже про себя посмеивался над тем, что неделя, оказывается, серьёзный срок. А жизнь, оказывается, запросто становится прошлой жизнью. Буквально-таки с одного широкого жеста.
— Воло́дий Вратович, Падо́н Вратович, Лен Вратович, — выдохнул дым Мальвин, — при всём уважении, я никак не могу закрыть глаза на ваше участие в акции, направленной против Революционного Комитета. Я не хотел бы преждевременно объявлять эту акцию «заговором», поскольку до заговора вашим необдуманным действиям далеко. Что, несомненно, ведёт к санкциям более мягким, чем ожидали бы заговорщиков. — Он помолчал и с улыбкой прибавил: — Не весь же город состоит из одних сплошных заговорщиков, это было бы слишком.
Слово «заговорщики» подействовало безотказно — неделю назад оно обрело подлинно, осязаемо дурную репутацию. Чрезвычайно удобно.
У старших Ивиных вытянулись лица. Мальвин смотрел в эти лица всё так же прямо, без спешки и без особого выражения. Чтобы закончились наконец все «Андрюши» и прочие панибратские закидывания удочек, нужно всего лишь подчёркнутое равнодушие — настоящее, без намёка на враждебность или замешательство. Мало ли, что с детских лет привык на старших Ивиных совсем иначе смотреть, не за всякую привычку цепляться стоит. А вот что точно стоит — так это давность знакомства себе на пользу развернуть, заранее просчитать отклик.
Володий Вратович — рослый человек за пятьдесят, грозный, но не в самом деле. Это в память о его покойной жене у Ивиных свой сиротский дом случился. Она всё не могла выносить ребёнка, отчего отчаялась, заговорила о приёмышах. Но Врат Никитич (отец нынешних старших Ивиных, тоже уже покойный) невестке такие мысли настрого запретил: стыд и подрыв устоев, приличной купеческой семье собственные дети полагаются. В попытках соблюсти устои жена Володия Вратовича и скончалась, и тот не женился повторно, а устои попрал с известным размахом. Но, что характерно, не сразу — сначала отцовской смерти дождался. Потому Мальвин тяжёлыми взглядами Володия Вратовича особенно не впечатлялся: может, мыслит он и свежо, и волю какую имеет, но от прямых конфликтов бегает. Вот и хорошо.
