Опасливое отношение к иностранцам особенно ярко проявляется, когда последними оказываются носители немецкого языка, которые, как мы видели, наиболее активно вмешивались в дела полуострова. Итальянцы лишь совсем недавно начали задаваться теми вопросами, которые годами обсуждаются в Великобритании: имеют ли Евросоюз в целом и евро в частности потенциал для установления немецкого господства над всем континентом. Подозрительность и чувство обиды в отношении Германии и немцев существуют по сей день и порой вырываются наружу в самые неожиданные моменты (например, в 2003 году Сильвио Берлускони, будучи премьер-министром Италии и выступая перед Европейским парламентом, заявил немецкому социалисту, который его провоцировал, что тот напоминает ему надзирателя в нацистском концлагере).
Полная жестокости и насилия история Италии позволяет также, мне кажется, объяснить более обобщенный фатализм среди итальянцев и их отвращение к войне. Другие народы тоже ненавидят войну, и обычно чем свежее их опыт военного конфликта, тем больше ненависти. Но в некоторых обществах война связывается и с чем-то положительным: героизмом, риском, славой и т. д. В Великобритании, например, кровопролитие шло рука об руку с имперскими завоеваниями, и хотя идею империи уже невозможно превозносить, британцы до сих пор с гордостью вспоминают таких людей, как Клайв, Нельсон и Гордон. А у сербов и других балканских народов война ассоциируется с мужественным сопротивлением османам.
Однако в Италии такое отношение редко можно встретить у кого-то, кроме профессиональных военных, – разве что у сторонников крайних неонацистских взглядов. Принадлежность к вооруженным силам несет в себе совсем иной смысл, нежели в Великобритании или США.
Из собственного опыта я знаю, что если вы вернулись из зоны боевых действий, людям часто бывает интересно послушать ваши рассказы об этом опыте – не из-за какого-то нездорового интереса к теме смерти и насилия, а из-за того, что в ходе вооруженных конфликтов возникают исключительные ситуации, происходят странные случаи, и, не будем отрицать, все это вызывает определенное возбуждение. Однако я быстро понял, что в этом отношении итальянцы являются исключением. Стоило мне или кому-то другому упомянуть, что я делал репортажи о войне, как они ловко заканчивали разговор или переводили его в другое, более социально приемлемое русло. Для подавляющего большинства итальянцев война просто-напросто brutta (безобразна, отвратительна), и в приличном обществе говорить о ней не следует.
