— Чего? — буркнул Ронни, зардевшись, — Ладно тебе, я толком и не учился…
— А, никто толком не учился. Меня с четырех лет музыке учили — думаешь, я все положенное время за роялем сидел? Вот еще! На черта мне это было, мне было интересней с братом гулять… Играть мне стало нравиться лет в… — Бальдур запнулся, — в одиннадцать.
— Почему? — тихо спросил Ронни.
Бальдур достал сигареты, но в пачке болталась всего одна.
— Ронни, бери.
— А ты?
— Да ладно.
— Тогда на двоих.
Они присели на каменный парапетик вокруг палисадника. И пока Ронни курил, Бальдур смотрел куда-то пустыми глазами.
— Держи.
— Ага.
Бальдур затянулся, видно было, что он вообще-то не курит.
— Понимаешь, — сказал он, — когда мне было одиннадцать, мой брат… умер. Я в школе тогда учился, в Тюрингии. И он мне в письме писал — «играй, не смей бросать». Потом умер он… застрелился. Я и не бросил играть… не мог. Мне казалось, что когда я играю, он меня слышит… И потому мне нравилось играть. Я ему играл, я даже выучил то, что он любил больше всего. Ронни, понимаешь, брат у меня был — класс, я, наверное, до сих пор не могу полностью понять, что его уже нет.
Бальдур бросил тлеющий окурок.
— Ты ребятам не рассказывай, ладно? — попросил он, и Ронни чуть не обиделся на то, что о нем так плохо думают.
— Что ты, — буркнул он с досадой, — нашим только про это и рассказывать…
— И все равно я хочу послушать, как ты играешь.
— Да ты рёхнулся. Да мой отец, он всю жизнь по-кабацки играл, и меня так учил. Что это за музыка… тоже мне. Ты-то небось Бетховена с Моцартом играешь.
— Бог ты мой, — усмехнулся Бальдур, — ну, играю. А ты знаешь, что Моцарт — это тоже уличная музыка? Да. Ее — при его жизни — на улицах свистели и по кабакам играли.
Ронни долго молчал, а потом вдруг усмехнулся, пробормотав «этот гой».
— Чего-чего?..
— Да ничего, я вспомнил, как одна старуха хотела, чтоб на ее похоронах играл я, а не Моцарт.
— Странная однако старуха.
— Очень странная. На самом деле, веселая бабка. И… не играл я у нее на похоронах.
— Почему? Тебя Моцарту предпочли, а ты…
— Да она жива еще…
Прохожие с недоумением и некоторым осуждением смотрели на двух хохочущих мальчишек, один из которых был явно из хорошей семьи, а другой, столь же явно, представлял из себя классический вариант уличной шпаны, да еще и с еврейским носом.
— Ладно, — сказал Бальдур, когда отсмеялся, — вообще-то мы живем в Веймаре, но тут у нас куча родственников. В частности, одна моя ненормальная тетя считает, что у нее тут музыкальный салон. Пойдем покажу, где живет. А завтра вечером к семи приходи, скрипку не забудь.
