Стоило ступить на перрон, и оно началось. У каждого вагона тут же материализовались группы аккуратно, в одинаковую форменную одежду, одетых носильщиков. Каждый с медной бляхой и тележкой. Никаких криков и зазываний — молчаливая готовность помочь и всё. Носильщик без хамства и с чувством собственного достоинства! Обалдеть. Но это были так сказать — цветочки. Чистота и порядок в зале Казанского вокзала. Вежливые (!) и не требующие у каждого второго документы милиционеры. Военный патруль, строго по уставу отдающий честь командирам. Даже вокзальный ресторан, из дверей которого распространялась волна убийственных для полупустого желудка, запахов. Не запахов, это оскорбительное слово — ароматов! Куда же все это потом делось?! Даже присыпанные слоем опилок полы, все-таки на дворе зима, не портили впечатления. Опилки были свежие, явно только что насыпанные и пахли не в пример лучше, чем въевшаяся в память, смесь общественных туалетов и карболки. На привокзальной площади, впечатлений только прибавилось. Вместо ожидаемых, черных как катафалк, «Эмок», совершенно незнакомые авто, приятного, кофейного цвета. Новиков не удержался, подошел поближе, что бы рассмотреть значок на капоте. Буква М в круге. Просветил (или ещё больше запутал) водитель, заметивший интерес пассажира.
— Наши, Московские. Опель-М. Машина — зверь! Да вы, товарищ командир, садитесь. Что на улице мерзнуть. А в салоне тепло. Печка!
Сказано было с такой гордостью, словно сам ту печку всю ночь топил. Впрочем, водителя понять было можно. На той же «Эмке» печки отродясь не было и зимой, не той что будут там, в двадцать первом век, а настоящей, с морозом до сорока, в ней было, мягко говоря, неприятно.
Небольшие, проворные Опель-М, стремительно (километров сорок, а то и все пятьдесят) промчались по улицам, разбрызгивая из под колес снежную кашу. В Москве было неожиданное потепление, снег сменялся дождем, и дворники не успевали убирать. Новиков, благо был один в машине, буквально прилип к стеклу. За окном проплывала Москва. Знакомая и неузнаваемая одновременно. Вообще у Новикова, в той прошлой (или будущей?) жизни отношение к Москве как к столице, городу, символу России — сложилось сложное. Этакая гремучая смесь из любви и ненависти, уважения и презрения, желания её увидеть и отвращения от этого процесса. Наверное, это можно сравнить с отношением мужчины к, когда-то любимой женщине, которая его преданность и любовь променяла на работу валютной проститутки.
