Эжен Демольдер отвечал мне взаимностью на те чувства, какие питал к нему я, — и пригласил меня провести ноябрь месяц у него в местечке Деми-Люн, что неподалеку от городка Эссонн.
Альфред Жарри жил в ста метрах от дома Демольдера.
Впрочем, жил — это слишком сильно сказано.
Он укрывался, бедняга, он ютился, нашёл пристанище на берегу Сены, в жалкой, полуразрушенной лачуге, на которой ещё можно было разобрать слова: «Конюшня и каретный сарай». Четыре стены, сомнительной водонепроницаемости крыша, вместо пола плотно утоптанная земля. Дверь без запора, которая свободно распахивалась и снаружи, и изнутри, но уже не доставала до земли. Внутри был комод, что уже нельзя было назвать комодом, потому что у него не осталось ни верха, ни ящиков, ни дна. Доска на двух козлах — это его письменный стол — и убогое ложе, покрытое старым тряпьём, на котором он растягивался ночами, чтобы поспать.
Что же до велосипеда, то он был подвешен к потолку с помощью блока и верёвки.
— Это из-за крыс, они жрут мне шины, — пояснял он.
Лет тридцати от роду, невысок ростом, некрасив лицом, с жидкими обвислыми усами — его можно было бы принять за какого-нибудь безвестного провинциального механика, если бы не волосы, которые он носил очень длинными и у которых был какой-то зеленоватый оттенок, а главное, если бы не тот взгляд, в каком сквозило какое-то нездешнее обаяние, и взгляд, цепкий, волнующий, прямо сверкающий умом.
Однажды я задал ему вопрос насчёт цвета его волос.
— Я добился его, — был ответ, — с помощью литра лионской краски накануне призывной комиссии. Думал, это заставит их уволить меня с военной службы!
Но возможно, неплохо было бы пояснить, кем был — кто он есть, этот Альфред Жарри.
Альфред Жарри — автор «Короля Убю». А «Король Убю», когда был создан, считался шедевром. Пьеса была написана для театра марионеток, но успех оказался столь велик, что несколько недель спустя её уже играли в театре «Эвр» в постановке Люнье-По. Жемье исполнял роль Папаши Убю, а восхитительная Луиза Франс выступала Матушкой Убю. Это был триумф — и скандал, или, вернее, это был скандал — и триумф. Одно было следствием другого.
