Но почему, по какой-такой причине мы вбили себе в голову эту дурацкую идею, будто всё, что бы он ни говорил, сплошные выдумки? Наверное, потому что он говорил как писал, как писал свои романы, постоянно стараясь вызвать интерес, удержать внимание, покорить, наконец. Он брал слово, будто перо в руку, надолго, и что бы ни говорил, выглядело как первая глава бесконечного романа, обречённого стать популярным.
В этом наше оправдание, наше единственное оправдание.
Прожевав за столом очередной кусок, он, бывало, вдруг ни с того ни с сего, без всякой видимой причины, положит нож, да так, будто это не нож, а шпага, и начнёт:
— 18 апреля 1865 года, в мороз, от которого уши щипало, мы прибыли в Пекин...
Могли ли мы не подвергнуть сомнению достоверность истории, которая начиналась такими словами?
Кроме того, этот обаятельный человек, как и большинство писателей, не наделённых особыми литературными талантами, в устной беседе явно грешил чрезмерным почтением к грамматическим изыскам. Он не упускал ни единой возможности щегольнуть перед нами имперфектом сослагательного наклонения. Редко употребляемые в повседневной речи глагольные формы со сложными звучными окончаниями, выражения типа «буде он там», всякие высокопарные обороты с «дабы» и «кабы», которыми он не скупясь уснащал свою речь, придавали его рассказам некий аромат неправдоподобия и в самом деле лишали какой бы то ни было естественности.
Так что с самого раннего детства уверенные, что дед наш выдумывает всё, что бы ни рассказывал, и не говорит ни слова правды, мы в конце концов уже нисколько не сомневались, что его романы писал не он, что у него вовсе не столько наград, как он говорит, что он не дрался одиннадцать раз ни на каких дуэлях, что никакой он не бонапартист и не роялист, что не было у него никакой концессии от французской Индии на Выставке 1900 года и что даже морским офицером-то он тоже не был. Да-да, так оно и было, мы дошли до того, что ставили под сомнение всё, что касалось нашего деда.
И вот как раз сегодня, 6 апреля 1934 года, я для очистки совести решил порыться в сундуке, куда больше тридцати лет назад не глядя свалил в кучу немыслимое количество всяких семейных бумаг. И без особого труда, хоть и не без волнения, обнаружил, что всё, о чём говорил нам дедушка, чистая правда: концессия французской Индии, дуэли — в общем, всё. И когда адмирал Буе-Вилломез попросил у адмирала Потюо орден Почётного легиона для Рене де Пон-Жеста, он сделал это «не только признавая услуги, оказанные Балтийской эскадре» в то время, когда он ей командовал, но и за то, что он «первым подал идею обеспечить оборону Парижа с помощью военно-морских сил».
