Прежде всего, надо лишить людей права строить всё, что ни взбредёт им в голову. Пора поставить под запрет эту привычку позорить города подобными уродливыми сооружениями. И надобно строго наказывать архитекторов, возводящих этаких чудовищ.
А как случилось, что преподаватели вот уж с незапамятных времён так и не нашли средства побороть неприязнь учеников и помешать им издеваться над ними?
Говорят, дети злы. А мне кажется, такими их делают. Более того, осмелюсь предположить, что они только и ждут повода, чтобы обозлиться — но в то же время и поумнеть им тоже хочется. И думаю, мы даже сами не знаем, как умны, когда нам десять лет. Потом, к пятнадцати, мало-помалу глупеем благодаря общению со взрослыми неумными, неловкими или просто недоброжелательными, которые пробуждают в нас самые дурные инстинкты. И всё же мы удивились бы, как много понимаем, когда нам десять лет — знай мы в этом возрасте, что это значит: понимать.
Понимать — это почти то же самое, что угадывать, а детьми мы способны догадываться почти обо всём. В детстве мы не вооружены ничем, кроме интуиции — и каким же нюхом нужно обладать, чтобы, к примеру, так безошибочно распознавать лицемерие!
Но почему же, интересно знать, родители не бунтуют против того, каким манером воспитывают в коллежах их собственных чад?
Может, потому что уже позабыли, что и сами когда-то были детьми — или же помнят, но хотят, чтобы их дети были столь же несчастны, как некогда и они сами?
Итак, это случилось: меня посадили «за решётку». А родичи бросили меня на произвол судьбы и ушли.
Меня провели по бесконечным коридорам. По пути я оставил в бельевой своё бельишко, и меня привели в мой класс, 6-й «Б». Представили однокашникам, где моё имя сразу вызвало всеобщий смех и веселье.
Впрочем, в течение пяти лет меня называли не иначе, как Паша или Краша.
После урока — короткая прогулка на свежем воздухе. Меня осыпали градом всяких вопросов, надо мной насмехались. Потом был ужин: он состоял из чудовищно жирного супа, мяса, из одних сухожилий, фасоли и апельсина.
После ужина ещё одна короткая прогулка — явно, чтобы схватить простуду — и потом, наконец, ко сну.
Кровать оказалась довольно узкой и неудобной, а простыни, Боже, какие же они были грубые и шершавые!
Появившийся надзиратель прошёл мимо моей кровати. Может, хотел подоткнуть одеяло? Нет, зато он тихо поинтересовался, не нужно ли мне что-нибудь? Мне нужно было так много, что я предпочёл ответить, что не нуждаюсь ни в чём — но поблагодарил его на добром слове. И благодарю по сей день.
