Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 | страница 95

Работы у меня больше нет. Юрий получает мало. При всем желании и при всей экономии — мы не проживем. Материально мы связаны с нашими. Положение получается очень неприятное. И вообще, я не знаю, что делать. Дальше первой ночи и, м<ожет> б<ыть>, первого дня я думать боюсь.

Где же найдем комнату? Когда и как мы переедем? На Юрия я не надеюсь, он как-то ничего не делает без напоминания и понукания.

Мамочка шьет мне венчальное платье. Но белье, конечно, не шелковое. Хочет купить туфли. Готовит какое-то празднество. Самый обряд меня занимает. Об остальном не думаю. У меня нет никакого сознания, что завтра моя жизнь перевернется. Но мне, м<ожет> б<ыть>, даже немножко грустно уходить из семьи. Этот момент появился недавно.

Кажется, самое лучшее лечь в госпиталь.

Вот и все. Вот уже действительно началась новая жизнь. И все вышло хорошо.

В пятницу Юрий работал до двенадцати. Потом отправился искать комнату. Снял, в конце концов, ту, на которой я остановилась, недалеко от наших, на rue des Canettes[108] около в St. Sulpice. Комната на 6-м этаже, довольно большая, узкая и страшно низкая. Я свободно достаю до потолка. Дом несомненно помнит французскую революцию. Без отопления. Пятница прошла в сутолоке. Наконец оделись. Зашел Обоймаков, потом Лиля. Поехали, конечно, на метро. Перед отходом Мамочка и Папа-Коля благословили меня нашей сфаятской иконой «Радость странным». Около церкви встречаем Андрея. Скоро пришел Костя. Карпов чуть-чуть не опоздал, а я уже начинала волноваться. Пришел ровно в 7 часов, с огромным букетом белых цветов. Букет, действительно, великолепный. Не опоздал и Борис Александрович.

Венчал о. Спасский. В первый раз мы встретились после Сфаята. Моими шаферами были: Костя и Обоймаков, у Юрия — Карпов и Андрей. Очень было хорошо. О. Спасский сказал слово. Сплошной комплимент по моему адресу: «У Ирины, как мы ее тогда звали, очень поэтическая душа. Но всегда очень грустна ее муза. От вас, Юрий Борисович, зависит, чтобы на ее лире зазвучали другие ноты».

Оттуда всей оравой в автобусе поехали домой. По дороге в этот же автобус влез Эльяшевич. Как раз в этот вечер его лекция. Вышло занятно.

У нас сидели до полуночи, — было весело. Сначала ушли гости, потом мы. Это был самый тяжелый момент — уходить из дому… Наконец, мы у себя. Никто не помешает. Некуда торопиться. Был один момент, когда я стала раздеваться, — вдруг стало не то страшно, не то безудержно радостно, но только почти физически больно, и я почувствовала, что теряю сознание. Это был только момент. Ночь, наша первая ночь, была безумна. Я всегда считала себя слишком холодной и бесстрастной, а теперь, если говорить цинично, вошла во вкус. Чем дальше, тем лучше. И третью ночь я ждала уже нетерпеливее, чем вторую. М<ожет> б<ыть>, и разгорюсь.