Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 | страница 44

В субботу вечером был у нас Юрий с отцом.

В воскресенье я была у него…

Вчера была в библиотеке, ничего уже не было, оставила свое «языковедение» еще на две недели и пошла к Андрею. Туда же и Юрий должен был прийти. Когда я пришла, он уже был. Андрей меня прямо тронул своим заботливым отношением к Юрию. Кажется, и Юрий, наконец, это понял и поверил, что Андрей его любит. Я совсем больна и нервна. Началось с того, что села в шезлонг и уткнулась в раму. «Вот сейчас и заснет, как в прошлый раз», — говорит Андрей. «Нет, заплачет», — говорит Юрий. И действительно, через минуту я уже плакала. Не из-за Юркиной же шутки, конечно. Просто я стала отвратительная — и плачу, и смеюсь, истерика какая-то.

Юрий провожал нас до Института. «А я поеду домой: я очень устал сегодня». Прощаемся. Подойдя к двери, оглядываюсь, — он все стоит у калитки…

Собрание. Диктуют программы. Андрей скоро уходит. Организуются группы по конституционному праву. Я никуда не записываюсь. Что-то резкое отвечаю Косте. И еще кому-то. Какое-то раздражение против Юрия. «А он-то что? Будет держать экзамены или нет? Ничего для этого не предпринимает!

Ну, и пусть делает, что хочет!» И потом вдруг заплакала. Подходит Лиля. «Что с вами, Ира?» Ничего, так». «Что-нибудь случилось дома?» «Нет». «Ну, милая, успокойтесь!» Обнимает меня, целует. «Вы к нам придете заниматься, в нашу группу?» «Я не буду сдавать экзаменов». «Ирочка, успокойтесь. Приходите к нам, будем вместе заниматься».

Как меня раздражали эти вопросы: «Вы в какой группе?» «Вы что сдаете?» Я всем отвечала: «Ничего»; и на вопрос: «Почему так?» — «У меня есть свои личные причины».

Вдруг приходит Юрий. Что-то удивленно спрашиваю его и продолжаю разговаривать с Лилей. Он уходит. Потом складываю портфель и выхожу. Он стоит лицом к окну и курит. Если курит, значит, что-то плохо. Меня он не замечает. Одеваюсь, беру его за рукав: «Идем!» Выходим. Он молчит. У Пантеона я не выдерживаю: «Юрий, чтоты?» «Я ничего, Ируня». Догоняет Муретов, что-то начинает говорить об экзаменах, потом опять идем одни. Молчим. И только у метро: «Ира, это не то… Я…» Сворачиваем в какую-то маленькую улочку. Шагаем молча. «Юрий, не мучай меня, скажи, что с тобой?» «Не знаю. Теперь я не знаю». Молча целует мои руки. Выходим на набережную, к Notre Dame, я кладу портфель на парапет, облокачиваюсь и начинаю плакать. Больше сил уже нет. «Ируня, родная моя, не плачь!» «Да что с тобой, Юринька?» «Я так измучался за эти часы. Я так намного-намного постарел дома…» «Что же случилось?» «Меня беспокоят твои, вот, слезы, Ируня. Я так больше не могу». Я беру его руку, что-то лопочу. «Юрий, это болезнь, это истерия. Я буду лечиться… Это пройдет, Юрий». Слезы, поцелуй, ощущение какой-то последней близости, и эти слезы. «Я перед тобой виновата, Юрий. Это давно нужно было остановить, и можно было, надо было лечиться. Как-то такое легкое отношение к нервным заболеваниям». «Ив этом я виноват». «Почему ты? Мы оба. А зачатки были давно. Я поправлюсь, Юрий, только не уходи…» «Как я перемучался за эти два часа… Вдруг показалось, что я могу тебя потерять…» «Где ты был?» «Везде был. И на St. Michel, и у Notre Dame… Заходил в какое-то бистро, что-то пил… Стыдно, я даже ревел сегодня…»