Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2 | страница 39

Суббота. Вечер поэтов. Юрия нет и нет. Прошу не ставить меня первой. Наконец, читаю. Читала: «Было света и солнца немало» и «Pont Neuf». Кажется, имела успех. Но все это было как-то «все равно» — не было Юрия. За мной читал Мамчен-ко. В это время Юрий показался в дверях. После вечера бесконечные разговоры с Мамченко и Станюковичем. Пошли в Ротонду. Юрка с Мамченко просто в любви объяснялись друг другу. А мне все время было как-то не по себе. Чуть не опоздали на последний поезд и, наконец, остались одни. Я поняла, что безумно ревную Юрия к Союзу, к Мамченко, к поэзии. Это смешно, но это так. А Юрий только и говорит, что о Мамченко, да о стихах. Было бы, конечно, смешно, если бы он говорил только о любви, и было бы это скучно; но вот такие разговоры, казалось бы, близкие нам обоим, волнующие нас обоих, — мне были как-то неприятны.

Воскресенье. В 4 часа — у Юрия. Промочила ноги, туфли сушились у печки, сидела с ногами на кровати. Юрий переписывал стихи, кот<орые> можно будет читать. Юрий написал всего несколько хороших стихов, а я — пропасть и плохих, и хороших. Его стихи имеют объективную ценность, они — для всех, а мои — для одного. Пожалуй, все преимущества за ним. Я даже высказала в Ротонде такую мысль: что мои стихи не могут называться стихами.

Приходил к Юрию отец. Юрий мне сказал, что читал ему мои стихи, что он, конечно, все знает, поэтому мне было с ним как-то неловко. Когда он ушел, Юрий опять превратился в «нежного хищника», опрокинул меня на кровать, и начались такие поцелуи… Кончилось как всегда тем, что нервы не выдержали и я расплакалась. И опять он уткнулся головой в колени и повторял: «Прости, прости…» Так всегда: или уткнется головой в колени, или ляжет на кровать и закроет лицо; а я, когда наклоняюсь над ним, успокаивая (ибо он сильно взволнован), перебираю его волосы… Все это разыгрывается, как по нотам. А вчера было нечто иное: я почувствовала такую нежность к нему и такую доверчивость. Хотелось сказать: «Вот — бери. Делай, что хочешь! Верю, что это хорошо, не гадко!» Я даже не могу сказать, что это «хищность», настолько я верю Юрию, что это не дурно. Значит, так надо. Значит, женщина еще не совсем пробудилась во мне.

Оттуда поехала на вечеринку Института. Сначала было скучно без Юрия, потом разошлись. Разве трудно себя завести, как игрушку, и быть веселой?! Андрей ухаживал за Лилей, что мне несколько не нравилось. А я всю свою потребность нежности и близости переносила на других: на Костю, на Шемахина, на Ладинского. Давала Пете бесчисленное число раз целовать руку и даже тихонько волосы — при Косте и даже, кажется, не только при одном Косте. К Ладинскому села на ручку кресла — это было очень трогательное «поэтическое содружество». Много была с девчонками. Почувствовала, что жить на свете не так уж плохо, особенно, когда есть Юрий. Пришлось читать стихи. Читала: «Проходят школьники» и «Стихи». Искоса посматривала на Ладинского. Только его мнение, в сущности, мне было интересно. Он тоже читал. Что-то говорила с Милюковым, с Кулишером, с Гурвичем, еще с кем-то из профессоров — о стихах.