— Ну, я просто хотел узнать… почему?
— Ну? — подбодрил я Марги.
— Почему вы хромаете, когда выходите на улицу, а когда возвращаетесь к себе, идете ровно и прямо?
Я улыбнулся краешком рта.
— Понимаешь, Марги, есть люди, которые хромают для себя. А есть те, которые хромают для других.
— Но для других хромать нельзя! — горячо возразил мальчик.
— Почему? — теперь уже меня обуяло любопытство. Ведь у кого нам учиться наивности и чистоте, как не у детей?
— Потому что другие должны считать тебя сильным. Нельзя быть слабым!
— Все дело, должно быть, в уважении других? — уточнил я.
— Естественно. Ведь тогда с тобой будут считаться, и никто не сможет с тобой поспорить!
— А если главная битва еще впереди? — спросил я, улыбаясь. — А людское мнение тебе не важно?
— Но как же… я не понимаю…
— Я объясню, но ты должен понять сразу: только разум и рассудительность должны определять твое поведение с теми или иными людьми. Но никак не заученные примеры. Вот мне совершенно не важно, что обо мне думают одни люди, зато иные не принимают меня в расчет, считая, что я ничего из себя не представляю. Я — лишь старый калека. И я позволяю им так считать, потому что твердо знаю: когда понадобиться совершить поступок, они будут не готовы к моим действиям. Тогда можно будет действовать наверняка и без помех.
— Хитрость недостойна чести, — отрезал Марги.
— Зато честь очень часто является синонимом смерти, при этом, не являясь эффективным оружием.
— Лучше умереть, чем так…
— А что так? — я внимательно смотрел на мальчика. — Лучше умереть, чем победить, пустив сначала пыль в глаза? А ты уверен, что честь заключается в глупости? Я считал, что честь — это умение сдержать свое обещание, это искусство никогда не предавать своих друзей и чистота здесь и здесь…
Я прикоснулся пальцем сначала ко лбу, потом к левой половине груди.
— Не забивай себе голову ложными идеалами, Марги, просто живи сердцем и постарайся избежать глупости, а сейчас — иди. Ты же видишь, я с дороги и устал, мне надо обмыться и отдохнуть.
— Вам нужно послужить? — совсем кротко спросил сын стекольщика.
— Иди и отдыхай, но к утру собери мне сумку с провиантом на три дня. Хлеб, сыр, побольше мяса, бурдюк воды и флягу чего-нибудь покрепче. И поиграй с друзьями, — великодушно разрешил я, сунув ему в ладонь долгожданную и желанную серебряную монетку, которую он заслужил, трудясь в мое отсутствие.
Отвернувшись, я скривился, не в силах сдерживать недовольство, но удержавшись от того, чтобы показать его мальчишке. Условия игры были мною приняты, но это не значило, что они мне подходят.
